Лоренс Даррелл - Бальтазар (Александрийский квартет - 2)

"Это очень хорошая новость! - крикнул он издалека, словно короткая скачка по залитым лунным светом пескам как раз и позволила ему сосредоточиться, чтобы составить окончательное мнение. - Ты привезешь ее к нам на той неделе - нужно показать ее Лейле, ладно? Я ее, кажется, видел, но точно не помню. Очень смуглая, да? "Мотыльку огонь в ночи такие очи", как в песне". Он рассмеялся, глядя по обыкновению вниз.

Нессим дремотно зевнул. "О Господи, у меня все кости болят. Вот что получается, когда подолгу живешь в Александрии. Наруз, прежде чем я окончательно усну, хочу еще кое о чем тебя спросить. Я не успел повидаться с Персуорденом. Что собрания?"

Наруз со свистом втянул воздух сквозь зубы и поднял на брата лучистые глаза. "Да-да. Все в порядке. В следующий раз - на мулид Святой Дамьяны, в пустыне. - Он поиграл могучими мышцами плеч и шеи. - Все десять семей будут, можешь себе представить?"

"И ты будешь очень осторожен, - сказал Нессим. - И проследишь, чтобы все было тихо и чтоб не было утечки".

"Конечно!"

"Я хотел бы, - продолжил Нессим, - чтобы на начальных стадиях это не имело политической окраски. Когда они разберутся по-настоящему, как в действительности обстоят дела, вот тогда и... А? Я не думаю, например, что тебе имеет смысл говорить с ними открыто, скорее - дискуссия, позиции сторон, общие вопросы. Мы не имеем права рисковать. Видишь ли, дело не только в англичанах".

Наруз нетерпеливо дернул ногой и ковырнул ногтем в зубах. Он вспомнил о Маунтоливе и вздохнул.

"Французы тоже - и они не ладят между собой. Конкуренция. Вот если бы мы могли обернуть это себе на пользу..."

"Да знаю, знаю", - перебил его Наруз и тут же осекся под жестким взглядом брата. "Слушай меня внимательно, - сказал тот резко, - потому что очень многое зависит от того, насколько хорошо ты поймешь и почувствуешь грань, за которую нам пока никак нельзя переходить".

Наруз сник окончательно. Он покраснел и, глядя в упор на брата, сплел пальцы. "Я слушаю", - проговорил он тихо, севшим голосом. Нессиму стало стыдно, он взял брата за руку и продолжил негромко, доверительным тоном:

"Понимаешь, время от времени происходят странные вещи. Например, старик Коэн, меховщик, он умер и прошлом месяце. Он работал на французов в Сирии. Когда он вернулся, египтянам было известно о его миссии все. Каким образом? Не знаю, и никто не знает. Среди наших друзей определенно есть враги - прямо в Александрии. Теперь понимаешь?"

"Да, понимаю".

На следующее утро Нессиму нужно было уезжать, и братья вместе доехали, не торопясь, до самой переправы. "Почему ты никогда не выберешься в город? спросил Нессим. - Поехали со мной прямо сейчас. Сегодня бал у Рандиди. Развлечешься - для разнообразия". На лице у Наруза тут же появилось неприятное выражение, как всегда, когда кто-нибудь предлагал ему съездить в город. "Я приеду на карнавал", - сказал он медленно, глядя в землю; Нессим рассмеялся и дотронулся до его руки: "Так и знал, ничего другого ты и не мог ответить! Всегда одно и то же, раз в год, на карнавал. Хотел бы я знать почему!"

Он прекрасно знал почему. Наруз смертельно стыдился своего уродства и сам загнал себя в угол, в полную изоляцию, почти как мать. Только карнавал с его безликим черным домино мог дать ему свободу от ненавистной этой рожи; последнее время он даже в зеркальце для бритья не мог на нее смотреть. Была и еще одна причина, уже и вовсе неожиданная: длившаяся вот уже несколько лет страсть к Клеа, к той самой Клеа, с которой он за всю жизнь не сказал и пары слов, да и видел-то ее всего дважды, когда Нессим привозил ее в имение, так сказать, "на экскурсию". Тайны этой исторгнуть из его груди не могла бы даже пытка, но каждый год он неизменно приезжал на карнавал и бродил в толпе всю ночь в смутной надежде на случайную встречу с прекрасной дамой, чьего имени он доселе даже вслух никогда не произносил - если был не один.

(Ему так и не суждено было узнать, что Клеа терпеть не могла карнавала и все время, пока шел праздник, проводила, запершись у себя в студии: рисовала, читала.)

Они расстались тепло, напоследок обнявшись, и Нессимова машина перечеркнула пыльным вымпелом теплый воздух над полями за рекой, стремясь поскорее вернуться назад, на шоссе вдоль морского берега. Боевой корабль на рейде дал двадцать один орудийный залп, салют в честь какой-нибудь египетской высокопоставленной персоны, и мерное буханье пушек, казалось, и взбило жемчужную пену легких облаков, всегда по весне висевших над гаванью, подрагивающих и меняющих цвет. На море сегодня опять была высокая волна, и четыре рыбацкие лодки галсами шли к берегу, торопились с уловом домой. Нессим остановился только раз - чтобы купить себе гвоздику в петлицу у цветочника на углу Саад Заглуль. Затем направился прямо к себе в контору. Уже на лестнице он остановился еще раз, и ему почистили туфли. Город никогда не казался ему таким красивым. Уже сидя за столом, он подумал о Лейле, потом - о Жюстин. Что скажет мать о его решении?

Наруз отправился в летний домик выполнять возложенную на него миссию в то же утро; но прежде нарезал целую охапку красных и желтых роз, чтобы сменить цветы в двух огромных вазах по обе стороны отцовского портрета. Мать спала, сидя за столом, но щелкнула щеколда, и она тут же проснулась. Змея прошипела сонно и снова опустила голову на землю.

"Благослови тебя Бог, Наруз", - сказала она, увидев у него в руках цветы, и встала, чтобы вынуть из ваз старые. Они принялись подрезать розы и ставить их в вазы, и Наруз тут же выложил свою новость. Мать остановилась посреди комнаты и стояла так довольно долго; она не была слишком взволнована, но глаза у нее посерьезнели - она словно сверялась с самыми сокровенными своими мыслями и чувствами. Наконец она сказала, скорее для себя же, чем для кого-либо другого: "Почему бы и нет?" - и повторила эту фразу раз или два, словно проверяя верность тона.

Затем она поднесла к губам большой палец, укусила его легонько и, обернувшись к младшему сыну, сказала: "Но если она авантюристка и охотится за его деньгами, я этого не допущу. Я уж постараюсь от нее отделаться. В любом случае ему придется просить моего согласия".

Нарузу слова ее показались невероятно смешными, и он расхохотался так, словно услышал хорошую шутку. Она осторожно взяла его волосатую руку. "Я так и сделаю", - сказала она.

"Да брось ты!"

"Я тебе клянусь".

Он хохотал уже вовсю, закинув голову и явив свету розовое нёбо. Она же по-прежнему отрешенно слушала себя. Сама едва заметив, она похлопала легонько его, смеющегося, по руке и прошептала: "Тише", - а затем, после долгой паузы, сказала, словно бы даже удивившись собственным мыслям: "Вот ведь что самое странное: именно так я и сделаю".