Сергей Беляев - Властелин молний

Леонид всматривался в фото и говорил:

– Ваш отец, Таня, приводил расчеты для использования атмосферного электричества и пишет о своей машине. Его машина должна была состоять из остроконечных гребенок, между которыми вращается тонкозубчатый вал. Он учитывал разницу потенциала в высоких слоях атмосферы и на поверхности Земли. Эта разница достигает почти полутора тысяч вольт. Вот Илья Акимович и ожидал, что вал придет во вращательное движение. Свой уловитель атмосферного электричества он сделал из легкой металлической кисти и поднимал его на змее в воздух. От кисти шел тонкий изолированный провод, вплетенный в бечевку для запускания змея. На земле конец провода прикрепляется к вводной клемме модели. По расчетам Ильи Акимовича, ток, раньше чем уйти по специальному заземлителю, должен был пробежать по зубцам гребенки. А они рассчитаны были у него так, что соответствующие зубцы на валу никогда не могли поставить его на «мертвую точку».

Мы просмотрели целую серию фотографий, в которых искусный Симон восстановил текст рукописи моего отца.

– Самое интересное, друзья мои, – сказал Леонид, – это одна фраза в записках Ильи Акимовича. Он пишет, как настоящий провидец: «Шаровая молния – не молния, а совсем другое».

– Но что же? – задала вопрос я.

– Чтобы узнать, мы должны работать. Я еще не нашел ответа на многие интересующие меня вопросы, – задумчиво сказал Леонид. – Какие опыты производил Илья Акимович в лесу? Может быть, он работал там со своей собственной «громовою машиной»? Был убит молнией, как самоотверженный служитель науки?

При этих словах у меня навернулись слезы на глазах.

Я представила себе отца, когда он спускался по ступенькам крыльца, быстро вскакивал на лошадь и приветливо махал рукой. Вспомнилось, как охотники привезли его из лесу мертвым.

– Еще у меня вопрос, на который ищу ответ, – очень тихо говорил Леонид. – Зачем Илья Акимович зачеркнул в своих записях самые важные строки?

Через несколько дней вышло распоряжение, чтобы наша лаборатория в полном составе выехала в Саялы.

XXIII. Догадка

Апрельское чистое небо расстилалось над знакомым мне саяльским лугом, сплошь покрытым большими, необычайно красивыми цветами. Лилии, орхидеи, колокольчики, горные фиалки огромной величины наполняли воздух тонким ароматом.

Был день отдыха, и Леонид придумал прогулку. Наверху, на станции, дежурил старый Лука, смотревший обычно за лошадьми. Мы оставили его, когда он возился со своей лошадью, смазывая ей копыта. Впятером мы спустились ниже на луг. Две огромные кавказские овчарки с забавными кличками Анод и Катод сопровождали нас.

Еще в прошлом году Симон достал их щенками. Они перезимовали здесь со стариком Лукой и теперь превратились в огромных лохматых псов. Каждый из них был способен разорвать волка. Они не любили лаять, а если видели чужого, предпочитали рычать и устрашающе скалить зубы. Это действовало, как гипноз, и чужак беспомощно застывал на месте. Псы были хорошо выдрессированы и нападали только по приказанию.

Наша компания выбрала место для привала около большого красного камня. Мы сидели и молчали. Вокруг было так хорошо, что не хотелось ни о чем говорить.

Я полузакрыла глаза. Вспомнила родной домик в алтайской тайге…

– Ты плачешь?– услыхала я голос Оли рядом.

Слабо улыбнувшись, я вытерла невольную слезу.

– Так, Ольгушка, что-то взгрустнулось.

– А ты посмотри, как красиво… На горах лиловые тени. Кушай шоколадку… – ласково говорила Оля. – Степан Кузьмич, где вы?

Грохотов сидел под тенью камня около корзинки с продовольствием. Мы только что позавтракали на свежем воздухе. И теперь Грохотов собирался оделять нас десертом.

Я задумчиво жевала шоколад и смотрела на Леонида.

Он растянулся на траве и мечтательно глядел в небо. Случайно поймал мой взгляд.

– Понимаю древнего Антея,– сказал он. – Вероятно, Антей тоже лежал среди подобной роскоши и молил: «Земля! Дай силы мне!» Честное слово, он прав. Лежу и чувствую, как в меня вливаются новые силы.

– Или ревматизм… – пробурчал Грохотов.

– У тебя окончательно испортился характер, Степан, пошутил Леонид. – Надо блаженствовать, а ты про ревматизм. Лучше дай сюда мою порцию сладкого.

– Кушай на здоровье, – вяло сказал Степан Кузьмич и бросил Леониду конфету, которую тот ловко поймал на лету. Сам Грохотов рассеянно грыз сорванную травинку.

Оля в венке из лилий сидела на высоком камне. Держала перед собой пышный букет орхидей. Симон восторженно смотрел на нее.

– Повелительница гор! – говорил он, сверкая глазами.

– Ага! – засмеялась Оля, передразнивая. – Вы, Симон, забыли фотоаппарат… Это вам не простится во веки веков. Здесь надо сняться на память…

– Вы уже сняты, повелительница, – ответил Симон. Завтра увидите серию снимков, где вся наша прогулка сплошная фотовыставка.

– Не сочиняйте.

– Зачем сочинять? – упрямо покачал головой Симон. – А это видали?

За бортом его куртки оказался крохотный аппарат. Объектив удачно имитировал пуговицу.

– Хочешь снимать, раз – и готово. Увеличить – пустяки.

Мы посмотрели аппарат. Он удачно пришелся к моему жакету. Я попробовала снять Олю. Симон перезарядил кассету на двадцать четыре снимка. Аппаратик остался на мне.

Леонид быстро вскочил.

– Хватит валяться. Пойдемте бродить! Давно собираюсь к западному перевалу.

Мне показалось, что Леонид слегка кивнул на Симона. Тот продолжал влюбленными глазами смотреть на Олю.

Я поняла и пошла среди густых трав. Леонид скоро нагнал меня.

– Они предпочитают сидеть на месте…

Я обернулась:

– А Степан Кузьмич?

– Он сегодня не в духе. Говорит, что устал, и отправляется домой спать…

И действительно, я увидала Грохотова, как он с корзинкой медленно поднимался к станции.

Леонид шел позади меня, потом обогнал.

– Надо выбирать расстояния покороче… Здесь есть тропка… Вот и перевал, – сказал Леонид. – Роскошный вид, не правда ли?

Горы будто раздвинулись. Прямо на западе, далеко-далеко расстилалась бирюзовая гладь, сливавшаяся со светло-синим небом.

– Что там? – воскликнула я, показывая в бирюзовую даль.

– Это море.

– Никогда не видела моря, – ответила я. – Оно прекрасно. Но горы лучше.

Я обернулась. Все пятигорье, со станцией на средней, самой низкой горе, показалось мне, не знаю почему, поразительно родным и близким.

Леонид кивнул на далекие вершины:

– Чап-Тау… Там помещается самый лучший в мире регистратор разрядов. Его показания автоматически передаются по радио на метеорологические станции в Тбилиси и Баку. Самая высокая точка на земном шаре, где имеется такой отметчик… А вот на том пике, чуть правее, и подальше… Киндар-гора… Ном-гора… Ор-Баш… Выше четырех тысяч метров над уровнем моря поставлены регистрирующие приборы… Сигналы с них может принимать Москва.