Николай Чадович - Бастионы Дита

— Тебе бы, любезная, не Блюстителем Заветов быть, а Блюстителем Семьи. Куда муж, туда и ты. Или, может, вам ночи не хватило?

— Заботливый пастух не оставляет заблудшую овцу, — уклончиво ответила Ирлеф, присаживаясь на нечто напоминающее седло для слоновьей кавалерии. — Я имею право побыть здесь?

— По крайней мере я не имею права прогнать тебя. Если хочешь, оставайся. Хотя, боюсь, тебе будет скучно.

Первым делом мой новый шеф объяснил, что, находясь в городе, Блюститель Заоколья обязан сотрудничать с Блюстителем Площадей и Улиц. Это означает, что в случае Сокрушения каждый из нас должен вместе со стражниками уничтожать все первичные проявления Изнанки — ее флору, фауну, микроорганизмы, а главное, разумных существ, перевертней. Все остальное: засыпка ям, срытие холмов, осушение болот, ремонт зданий и латание мостовых — уже не наша забота. И хотя внутренняя стража не всегда расторопна и слишком много о себе мнит, служба в ней — хорошая школа. (Только смотря для кого, подумал я.)

Затем Хавр принялся объяснять мне устройство местного ружья. Штука эта состояла из газонакопительной камеры, магазина, содержащего семь смертоносных шариков, и воронкообразного ствола. В камере вода смешивалась с углеводами и сухой закваской. Спустя примерно час оружие приходило в состояние боевой готовности, о чем свидетельствовало легкое шипение предохранительного клапана. Через сутки смесь теряла свою эффективность и требовала замены. Шарик летел метров на двести и в случае удачного попадания мог поразить сразу нескольких человек. Концентрированное травило проедало металл, одежду и человеческую плоть, как капли расплавленного свинца проедают воск, но было малоэффективно против больших, обшитых пуховыми подушками щитов и мелкоячеистых заградительных сеток.

После этого речь пошла о нашем главном враге внутри города — о Сокрушениях, их мощи, интенсивности и классификации. Передо мной была развернута склеенная из нескольких десятков листов, тщательно нарисованная (именно нарисованная, а не вычерченная) карта города, на которой в мельчайших деталях изображались все его улицы, дома и площади. Немалое число бледно-серых оспин пятнало желтоватый фон карты. Одни были размером с рисовое зернышко, другие с ноготь, что в реальном масштабе находилось в пределах от нескольких десятков квадратных метров до двух-трех гектаров. Некоторые пятна накладывались друг на друга, но, сколько я ни всматривался в карту, никаких закономерностей в расположении следов Сокрушений не уловил — желтое полотнище напоминало мишень, в которую всадили заряд картечи, перемешанной с мелкой дробью.

— Как известно, в природе нет ничего нового, поэтому внедряющиеся в наш мир клочья Изнанки имеют вполне определенные приметы, подробно описанные несколькими поколениями моих предшественников. — Поверх карты Хавр положил стопку скрепленных между собой листков, вылинявших от времени и частого употребления.

Говорить на языке дитсов я выучился довольно сносно, но вот местная письменность оставалась выше моего разумения. Даже сам процесс знаковой фиксации речи походил здесь скорее на ткачество, чем на письмо в привычном смысле этого слова. К верху смазанного чем-то клейким листа «писарь» лепил бахрому из множества тонких нитей, которые с помощью острого ножика и его ловких пальцев тут же превращались в запутанный лабиринт пересекающихся, разветвляющихся, сдваивающихся, обрывающихся и вновь возникающих линий. Готовый узор, похожий на схему какого-то сверхсложного коммуникационного устройства, закреплялся еще одним слоем клея. Исправить что-либо в этом тексте было уже нельзя.

Расшифровать подобную криптограмму, на мой взгляд, было дьявольски трудно, однако Хавр этих трудностей не убоялся. Водя пальцем по линиям, он медленно, с запинками, стал читать:

— Если свершившееся Сокрушение… имеет вид… имеет вид ровного места, на котором… на котором… э-э-э… на котором не растут деревья, нет крупных камней и… человеческих построек, оно называется… называется… оно называется Пустошью. Так… так… Пустошь бывает покрыта разнообразными травами… реже — песком или щебнем… Опасна хищным зверьем, грызунами и… и… и неведомыми болезнями. Привнесенные Пустошью перевертни добры… нет, наоборот, злобны… и хорошо вооружены… Всем памятен случай, когда… когда дикое племя в две сотни душ разрушило… не пойму… а-а-а, ясно… разрушило пятую часть города…

— Дай сюда, — Ирлеф, неслышно подойдя сзади, выдернула листки из рук Хавра. — Видно, плохо я тебя учила когда-то. Дети и те лучше читают.

Если бы в этот момент я не смотрел прямо в рот Хавра, то наверняка и не заметил бы краткую судорогу ярости, перекосившую его лицо. Но нервами он овладел даже быстрее, чем мимикой.

— Люди, знавшие тебя в юности, поговаривали, что грамотой ты занялась потому, что была дурна собой и неспособна к ремеслам. — Ласково, словно обращаясь к непутевому, но любимому дитяти, сказал он.

— Я и сейчас такая, — беззаботно ответила Ирлеф и принялась читать с середины второго листа. — Бывают Пустоши, лишенные всякой жизни, вымерзшие или раскаленные до такой степени, что их дыхание испепеляет все живое на десятки шагов вокруг. Куда реже случаются Сокрушения, называемые Древостоем или же Лесом. Однако разнообразием своим Леса не уступают Пустошам. От типа произрастающих деревьев зависит степень насыщенности Леса хищниками, ядовитыми гадами и перевертнями, зачастую не имеющими человеческого образа. Самый густой Лес не всегда самый опасный. В них редко встречаются крупные хищники, а перевертни примитивны и плохо вооружены. Куда опаснее Драконий Лес, в мгновение ока засевающий все вокруг массой мельчайших ядовитых семян, от которых мрут как животные, так и люди.

— В Приокаемье такими Лесами заросли все плодородные земли, — прервал ее Хавр. — Мое детство прошло на опушке одного из них. Сестру взяли к себе перевертни, и она, возвращаясь домой, кормила нас плодами Драконьего дерева. Недозрелые, они не опасны.

— Водная или болотная пучина называется Хлябью, — продолжала Ирлеф, мельком глянув на него. — Болота опасны кровососущими насекомыми, распространяющими опасные болезни, и плотоядными рептилиями. Болотная Хлябь, чьи миазмы вызывают не смертельный, но мучительный кожный недуг, называется Зудень. Из всех Водных Хлябей наиболее вредна та, которая содержит кипящую жижу, действием мало отличную от травила. Перевертни, как правило, Хлябей чураются.

— Как оказывается, не всегда, — заявил Хавр. — Именно Хлябь, хоть и закованная в лед, принесла долгожданного мужа Блюстителю Заветов.