Юрий Алкин - Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)

– Все прошло превосходно. Дополнительных операций не потребуется.

Я впервые слышу о том, что операция могла оказаться не единственной, но в голове у меня такой туман, что думать об этом нет сил. Устало провожаю глазами Фольена и тут же снова проваливаюсь в беспамятство.

Сейчас я в какой-то апатии. Делать ничего не хочется. Задумчиво прикасаюсь к забинтованной щеке и тут же отдергиваю руку. Прошло два дня с тех пор, как мне изменили внешность. Бинты с меня снимут через неделю, а пока только освободили доступ ко рту. Одеревенение лица давно прошло и сменилось неприятным щекочущим ощущением. Прием пищи, простой разговор, чистка зубов – все это мне пока дается с трудом. Не говоря уже о зевоте.

И еще донимает зуд за правым ухом. Тоненькая таблетка динамика спрятана там, и ее присутствие вызывает неудержимое желание почесать шов. Удерживая себя от соблазна, коротаю время в наблюдениях за своим «инкубатором», а еще перелистываю книгу с портретами всех его жителей. Мне необходимо запомнить все лица к моменту выхода в свет.

На третий день ко мне приходит неожиданный посетитель – Катру.

– Я люблю навещать своих учеников после операции, – сообщает он, усаживаясь возле моей кровати. – Мне нравится общаться с ними после того, как им все объяснили. Как вы себя чувствуете, Пятый?

– Неплохо, – только и могу я прогудеть сквозь бинты.

– Не утруждайте себя подробными ответами, – машет он, как будто я рассказывал ему о своем самочувствии полчаса.

Затем поднимает мою книгу с фотографиями.

– Последний этап учебы, – комментирует он, потом аккуратно кладет книгу обратно на тумбочку.

Я не совсем понимаю, зачем он пришел. Катру изучающе смотрит на меня.

– Ну, как вам правда? – спрашивает мой профессор, и по его интонации я догадываюсь, что вопрос скорее риторический. – Предполагали ли вы такое?

Я отрицательно мотаю головой. Бинты трутся о подушку, отзываясь неприятным шумом в голове.

– Грандиозно, не правда ли? – с подъемом говорит профессор. – Не столько масштаб, сколько идея. Как смело, как дерзко, как необычно. И главное-то – идея ведь лежит на поверхности. Только никто до нас ее не подобрал.

Я пытаюсь выразить свой скептицизм взглядом и неопределенным мычанием. Очевидно, мне это удается, потому что Катру смотрит на меня и уже не так приподнято говорит:

– Насколько я понимаю, вы не разделяете моих восторгов.

Я несколько виновато пожимаю плечами: да, вот так, уж простите, не разделяю. Он закладывает ногу на ногу и продолжает:

– Вам, пожалуй, идея наша кажется глупой, а сам эксперимент – бессмысленной тратой времени, усилий и денег. Не стесняйтесь, будьте откровенны. Вы же знаете, теперь вы нам гораздо нужнее, чем мы вам.

Выслушав мои нечленораздельные полуутвердительные звуки, профессор говорит:

– Да, конечно, это ведь так очевидно. Человек стареет, потому что его организм изнашивается. При чем здесь психология? Ничто не вечно, всему приходит конец, бог дал, бог и взял, так устроен свет. Черепаха доживает до двухсот лет, собака – до двенадцати, мотылек не живет и дня, а человек, как говорят оптимисты, может дожить до ста двадцати. Каждому созданию свой срок. А мы тут пытаемся спорить с элементарными фактами, не имея на то никаких серьезных оснований. Напоминает ваши мысли?

Я киваю, пожалуй, слишком радостно. Катру с любопытством смотрит на меня.

– Смерть, – задумчиво говорит он, как будто и не обращаясь ко мне, – старая, добрая, неизменная спутница жизни. Единственное пророчество, которое можно сделать, не будучи пророком, состоит в том, что через сто с лишним лет все люди, живущие сегодня на этой планете, будут мертвы. Единственная деталь, которую мы абсолютно достоверно знаем о своем будущем, – это то, что когда-нибудь умрем. Ни в чем другом здравомыслящий человек не может быть стопроцентно уверен. Планы не исполнятся, начинания не завершатся, все жизнь пойдет наперекосяк, и только смерть не оплошает. Придет и заберет.

Мне становится неловко. Слишком проникновенно он все это говорит. И взгляд у него при этом какой-то отсутствующий. Профессор прикрывает глаза и медленно цитирует:

– «… И выступит невыносимый пот. Жена уйдет, и брат родимый бросит, никто не выручит, никто не отведет…»

– «… косы, которая, не глядя, косит», – заканчиваю я.

Катру умолкает и изумленно смотрит на меня.

– Ах да, – говорит он после секундной паузы. – У вас ведь литературное образование. Конечно, вы знакомы с творчеством Вийона.

Я мог бы сказать ему, что читал «Большое завещание» бродяги-поэта еще будучи школьником, но последствия операции сделали меня достаточно неразговорчивым. Демонстрация литературных познаний и так далась мне с трудом.

Профессор переходит на более прозаический тон:

– В общем, глупостью мы тут какой-то занимаемся. А что вы думаете по поводу того, что десятки болезней, которые люди умеют лечить сейчас, еще сто лет назад считались абсолютно неизлечимыми? Молчите, не надо напрягаться, я и так знаю, что вы мне ответите. Что смерть от болезни и смерть от старости – это совершенно разные вещи. Правильно? Вы ведь это собирались сказать? Вижу, что это. Но знаете, что примечательно? Мы тоже так считаем. И поэтому в своем эксперименте делаем ставку на психологию. Этим примером я только хотел показать, что считающееся невозможным сегодня становится само собой разумеющимся завтра.

Эта человеческая уверенность в очевидном – как она опасна. Мы до сих пор толком не знаем, как устроен человек, понимаем только механическую сторону сложнейших процессов в наших организмах, беспомощно наблюдаем за тем, как люди умирают от смертельных заболеваний. Да что там сложнейшие процессы – такое, казалось бы, привычное явление, как сон, и то не имеет пока никакого однозначного объяснения. И мы себе хорошо отдаем в этом отчет. Мы исследуем, боремся, надеемся на успех. И только со смертью нам все ясно.

Его речь постепенно становится все более горячей.

– Взгляните на обычного младенца. Вот он родился – голенький, крошечный, ничего не понимающий. И пошел развиваться. Физически и умственно. Накапливать информацию об окружающем мире. Вырабатывать условные рефлексы и улучшать безусловные. Подушка мягкая. Стенка кроватки твердая. К горячему прикасаться нельзя – это больно. Надо слушаться старших – а то накажут. И вот уже в его голове формируются, а затем намертво отпечатываются правила, аналогии, ожидания. Его организм начинает вести себя в соответствии с внешними раздражителями уже без специальных размышлений.

И примечательно то, что зачастую его реакция вызвана не столько внешними раздражителями, сколько заученной, вбитой в подсознание информацией о них. Самый очевидный пример – вагинизм, хотя это, разумеется, не детское состояние.