Лабиринт чувств - Сергей Калабухин
Вы спрашиваете себя, зачем мне репутация ловеласа? Не проще ли мне было прослыть женоненавистником? Проще, конечно, тем более что даже не пришлось бы притворяться. Однако, мне нужна была ширма, как я Вам уже писал ранее. Не знаю, как сейчас, но в то время, Михайло Юрьич, в свете не было ничего страшнее, чем попасть в «историю». Благородно или низко вы поступили, правы или нет, но раз ваше имя замешано в историю, вы теряете всё: расположение общества, карьеру, друзей, уважение! Говорить о вас будут два дня, но страдать за это вы будете двадцать лет. Так вот, мне нужна была «ширма», чтобы скрыть от глаз света мою «историю». А имя этой «истории» — Станислав Красинский.
Тут мне придётся вернуться назад, во времена Польской кампании. После одного жаркого боя наш эскадрон остановился на отдых в усадьбе Красинских. Сам пан был недавно убит в бою, и его вдова и сын Станислав носили траур. Однако это не помешало нашим офицерам устроить в их доме пирушку. В подвалах нашлось шампанское, в амбарах — закуска. Когда на коленях победителей стали повизгивать дворовые паненки, я вышел во двор. Стояла тихая южная ночь. Не было слышно ни выстрелов, ни взрывов. Воздух был чист от пороховой гари и трупной вони. Я вышел за ворота усадьбы и пошёл в поле. Поступок, конечно, глупый, но жизнь, как Вы знаете, в то время мне была совсем не дорога. Я упал в стог свежескошенной травы и заплакал.
И тут появился он, Станислав Красинский. Я думал, он пришёл мстить за отца, порубленную шляхту, разорённые усадьбы, но это оказалось не так.
Мы проговорили почти до рассвета. Недалеко курился дымком плохо затушенный косарями костерок, а мы сидели, обнявшись, в стогу, окружённые запахами свежего сена, в котором почему-то отчётливо присутствовал аромат свежего арбуза, и пили шампанское прямо из горлышек бутылок. Я рассказал Станиславу всё — мне давно необходимо было выплеснуть из себя этот сгусток боли. Странно, я совершенно не помню, что мне отвечал Станислав. Помню только, что его слова действовали на меня исцеляюще, но смысл их совершенно стёрся из моей памяти.
Под утро выпитое шампанское стало искать выход. Помогая друг другу, мы выбрались из стога и отошли к серому пепелищу угасшего костра. Восходящее солнце осветило два журчащих ручейка, вспенивших холодный пепел. Наша моча смешалась, как и наши жизни. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Тяжесть ушла из моей души. Встретившись прошлым утром врагами, этот рассвет мы приветствовали самыми близкими друзьями.
Мы вернулись в стог, ставший нашим брачным ложем. В эту ночь я стал мужчиной. Вы прекрасно знаете, Михайло Юрьич, наши учителя: древние греки и римляне, не считали такую любовь за преступление или нечто постыдное. Однако наше общество, узнав правду, тут же отвергло бы «уродцев». Вот почему сей факт никогда не был отражён в моих дневниках.
Наш эскадрон простоял в усадьбе Красинских несколько дней, и каждую ночь «наш» стог становился единственным свидетелем родившейся любви.
Именно Станислав рассказал мне историю испанского ловеласа дона Хуана. «Выбирай самую известную и неприступную красавицу, — говорил Станислав. — Чем известней и неприступней она будет, тем лучше. Пусть окружающие убедятся в твоей «любви» к ней. Если и когда крепость всё же падёт, ты просто выберешь себе новый объект «страсти». Все будут уверены, что ты проучил зазнавшуюся красотку. Вы даже можете говорить окружающим правду, что ничего меж вами не было. Всё равно никто не поверит. Ты получишь репутацию дона Хуана, а это отличная ширма для нас».
По окончании Польской кампании, Станислав с матерью перебрались в Петербург. Я помог им устроиться, через знакомых матушки сделал протекцию Станиславу в один из департаментов. Наши интимные встречи возобновились. Для их сокрытия мне и нужна была ширма, коей стала, сама не подозревая об этом, Лизавета Николавна Негурова. И вот когда наши отношения с Лизой подошли к грани, за которой необходимо было решаться на брак либо разрыв, в Петербург приехали Лиговские. Наши отношения со Станиславом были настолько прочны и безоблачны, что он посоветовал мне убить двух зайцев одновременно: сменить ширму и имитировать возрождение старой страсти к Верочке. Роман с замужней дамой избавлял от каких-либо разговоров о грядущем браке.
Однако тут Станислав промахнулся. Не зря говорится, что первая любовь не ржавеет. Встреча с Верочкой вновь перевернула мне душу. И ранее меня самого это почувствовал Станислав. Его ревность была страшна. Она превращала этого красивого, как греческий бог Аполлон, юношу в сущего демона, уродливого Гефеста. Он почти забросил службу, преследуя меня по пятам. Красинский добился в департаменте передачи ему дела князя Лиговского и тем самым получил доступ в дом князя, где я бывал практически ежедневно. Он растратил почти все свои сбережения и деньги, вырученные от продажи усадьбы, лишь бы быть рядом со мною в Александринском или какой-либо ресторации. Его постоянное присутствие и безумные взгляды стали замечать окружающие. С таким трудом сотканная ширма грозила рухнуть. Наши всё более редкие встречи стали отравлять жаркие споры и глупые упрёки. Всё это постепенно убило мои чувства к нему. Я стал избегать Станислава, и даже однажды специально публично высмеял его в ресторации у Феникса, когда он, как обычно, попытался устроиться за соседним столиком. Я умышленно провоцировал дуэль, хоть это и грозило «историей». Всё же вляпаться в дуэль — гораздо меньшая история, чем если б открылась вся правда наших отношений.
Станислав, наконец, понял и поверил, что между нами всё кончено. Я ждал от него публичных истерик, подмётных писем, согласия на дуэль, но: Его любовь ко мне оказалась сильнее. Однажды вечером, когда, окрылённый вновь расцветшим чувством к Верочке, я летел к Лиговским, торопя кучера тычками в спину и обещанием «на водку», какая-то фигура вдруг бросилась под копыта рысака…
Смерть Станислава Красинского была долгой и мучительной. И все ужасные часы агонии я провёл у смертного ложа, держа его за руку и слушая хрипы раздавленной груди. После похорон я подал рапорт о переводе на Кавказ.
Такова, Михайло Юрьич, моя тайна, которую Вам так хотелось узнать. Мои кавказские приключения, столь увлекательно описанные Вами, весьма меня позабавили. Однако исповедь моя должна быть продолжена. И тут я могу, уже не вдаваясь в излишние подробности, просто поведать суть поступков, кои в основе своей имели весьма мало общего с описанными Вами.
Мой путь на Кавказ лежал через Тамань. Да, были халупа на берегу, старуха
