Возвращение «Пионера» - Шамиль Шаукатович Идиатуллин
Начальник смены схватился за трубку телефона и нерешительно оглянулся на Главного и Обухова. Главный не отреагировал, Обухов показал, что дело, конечно, военное, но лично он, гражданский, не спешил бы. Начальник смены, помявшись, положил трубку и снова уставился на экраны, сморщившись от напряжения.
И вся смена затихла, сообразив, что один удар ничего не доказывает и не гарантирует.
Ну же, подумал Обухов. Ну же. Я все сделаю, я душу отдам, я свечку с кадилом любым богам и чертям поставлю, интриговать и воровать начну, взятки рассовывать, с работы уйду, чтобы на стройке по ночам впахивать, лишь бы ребята вернулись. Зачем нам мир на слезинке ребенка? Хотя вряд ли они заплакать успели: и времени не хватило бы, и они не такие. Типун тебе на весь мозг, паразит, подумал Обухов и взмолился совсем отчаянно: ну же, давай, оживай!
И снова всплеск на верхнем экране.
– Разрыв какой? – быстро спросил Обухов под почти неслышные возгласы и клацанье сорванной с рычагов трубки начальника смены – удивительно дисциплинированный народ все-таки военные.
– Две пятьдесят три, – сказал диспетчер с явным недоумением. – Он в коме, что ли? В смысле, не кометной, а…
– Он далеко, – ответил Главный под всплеск на экране Загуменовой.
Третий удар сердца каждого из членов экипажа донесся до Центра через девять минут.
Генерал опоздал на сигнал от Исичко, но увидел и услышал фрагмент сердцебиения Загуменовой и Сафарова. Тон был заметно ниже привычного уровня.
Генерал с ничего не выражающим лицом покивал пояснениям сперва начальника смены и неизбежного медика Павла Николаевича, потом – Обухова, который думал ограничиться ремарками про доплер-эффект и релятивистские парадоксы, но в итоге, то и дело замолкая, чтобы справиться с очередным мысленным расчетом, прервать который не мог и не хотел, вынужден был объяснить, что увеличение пауз в прогрессии, близкой к геометрической, с одной стороны, подтверждает верность предварительных математических моделей пространства-времени на участках так называемой струны, с другой – позволяет с высокой долей вероятности допустить, что экипаж «Пионера» жив и вместе с кораблем находится внутри струны.
– И удаляется от Земли, – констатировал генерал.
– Я не думаю, что мы с уверенностью можем применять линейные категории к струне, – сказал Обухов. – Да, сейчас, похоже, удаляется. Будет выброшен в стандартное пространство в момент выключения магнипольного двигателя.
– Где-нибудь у Проксимы Центавра.
Или у туманности Андромеды, как Ефремов завещал, – и это если струны вправду не выходят за пределы одной галактики, мрачно подумал Обухов, но вслух напомнил:
– Мы продолжаем исходить из того, что «Пионер» будет выброшен близко к точке входа.
– Плюс-минус, – добавил Главный, не шевелясь.
– И велик ли плюс? – осведомился генерал.
– Вот и увидим, надеюсь, – сказал Обухов, пододвинул наконец к себе стул и грузно опустился на него. Кости ног будто растаяли.
Генерал с явным усилием удержал при себе емкую характеристику собеседников и как мог коротко спросил:
– А сроки, плюс-минус?
Обухов устало сказал:
– Сроки зависят от пробега корабля по струне. Сейчас он удаляется от нас, явно ускоряясь. Ускорение упадет до нуля практически сразу после выключения монополей, потом струна выбросит корабль. Это тоже займет какое-то время. Часы, дни. Может, недели.
– У экипажа ни еды, ни воды толком, сухпай да НЗ на пару дней, и воздуха, если регенератор накроется, на сутки максимум, – тихо напомнил генерал.
– Но с регенератором… – начал Павел Николаевич и тут же увял, поймав движение начальника.
– Для экипажа прошла пара секунд, это если ребята спокойны, а если взволнованы, до 120 ударов – то вообще секунда-полторы, – так же тихо напомнил Обухов в ответ. – Монополи автоматически выключаются через полторы минуты. Больше этого времени «Пионер» в струне и не будет. По их ощущениям. А по нашим…
– Ясно, – сказал генерал. – То есть пока держим спасательные экипажи в часовой готовности.
Главный кивнул, Обухов на всякий случай кивнул тоже.
– И по мере удаления сигнал будет слабеть и может потеряться, даже если корабль исправно его подает, – ни к кому специально не обращаясь, проговорил генерал.
Обухов не стал отвлекаться от экрана.
Генерал сунул руки в карманы, покачался с носка на пятку, отмахнулся от подоспевшего со стулом майора, затих и стал ждать вместе со всеми. Он ушел, лишь выслушав следующую тройку ударов. Она прозвучала через сорок девять минут после предыдущей.
Главный убедился, что дверь за генералом и свитой закрылась, и просипел:
– Даже не недели.
Обухов кивнул, спохватился, что Главный не видит, и сказал:
– По всему. Так и писать?
– Слава, да мне решительно все равно, где и что ты напишешь. Ты, главное, дождись их.
– Вместе дождемся.
Главный кивнул и повторил:
– Ты – дождись.
Часть пятая. Полный финиш
Дети подземелья
Спиновый лед не похож на обычный. В магнитном поле он тверже гранита – при этом ему можно задавать любые характеристики плотности, иначе меня раздавило бы в кляксу на первой же тренировке, – а если поле выключить, тут же рассыпается пересушенным песком и возвращает себе свойство исходного материала – воды, газа или нашего состава.
У состава свойств куча, но в каждый отдельный момент существенной была всего пара из них. Например, способность распределять нагрузку, заодно обеспечивая ионную и витаминную подпитку по ходу предварительного полета. Или подчиняться памяти о направленной ко дну силе тяжести даже после исчезновения гравитации и любых кувырканий корабля. Или держать заданную температуру при обращении из жидкости в лед и поддерживать в нас состояние естественного гормонального шторма, пресекающего шторм неестественный, пробуждаемый монополями и губящий взрослых окситоциновым отравлением или включением неконтролируемого размножения клеток – так, что абсолютно здоровый человек раздувается изнутри сотнями доброкачественных и раковых опухолей.
Теперь, наверное, важнее всего оказалось умение состава амортизировать удар и не отхлынуть из кабины быстрым потоком, а убывать мало-помалу, как бухта вытягиваемого потихоньку каната. Двух канатов, каждый толщиной с диаметр почти круглых отверстий.
Пара пылинок из комы все-таки пробила тройное бронестекло насквозь.
Глубоко вдохнув, я открыл глаза – первым делом засек этих жирных змей, ползущих за пределы стеклянной панели, – и задергался, хватая ртом еще воздуха напоследок. Я был готов к тому, что ни фига не получится и что сейчас сосуды и легкие лопнут от кислородно-азотного закипания. Космос плюс дыра равно смерть, всегда быстрая, иногда мерзкая, – это Главный вдолбил в нас на первом же занятии.
Мгновенная боль в груди послушно вышибла из меня дух. На его месте раздулись обида, гордость и немножечко страха. Обидно
