Джо Холдеман - Миры (сборник)

Какая часть этого тела собственно моя – вот вопрос. После второго погружения в огненную лаву все трансплантанты пришлось заменить новыми трансплантантами. Дальше – хуже. Я скучаю по нормально бьющемуся сердцу. Мелодичные щелчки в груди временами приводят меня в бешенство. Но я обожаю свои бесчувственные механические почки и чудесные острые пластмассовые зубы. Хотелось бы мне знать, к кому они перейдут? За них можно выручить довольно много. «Берите, не пожалеете, ими пользовалась только одна милая старушка, которой ни разу в жизни не удалось пережевать что-нибудь интересное».

Туманно припоминаю поэта, возможно, Шекспира, оплакивавшего «горести слишком долгой жизни». Наверное, это горесть, если зависишь от любого каприза своих почек. Я рассматриваю долголетие скорее как космическую прихоть, скверную шутку.

Старость похожа на путешествие в недружественный и экзотический мир. Слишком сильная гравитация, слишком «густой» воздух, чтобы хорошо слышать и видеть. Ваш ум совершенно ясен, но окружающие гуманоиды общаются на какой-то другой волне. Вы во власти коварной силы, заставляющей вас мочиться при каждом чихе.

(Насчет окружающих гуманоидов – это шутка, имейте в виду, нерожденные поколения. Когда я росла, никаких гуманоидов вообще в природе не было.)

Но все-таки стоит еще немного поболтаться среди живых. Бывали моменты, когда я в агонии просила смерти. Но это была реакция на болевую перегрузку, а не сознательный экзистенциальный выбор. Я вспомнила Раскольникова из старого русского романа, как он говорит, что, если останется только пядь земли посреди непроницаемого тумана, и это навсегда, – все равно это лучше смерти. Должна согласиться – хотя бы в силу логики. Возможно, смерть – это скука и отдых, а может быть, река ярости. Может, древние христиане были правы, и мне предстоит вечно корчиться на угольях за те сотни детских выходок, после которых прошел почти век?

Начинаю понимать, что религия – это возрастная болезнь. Уже в который раз перечитала древнееврейское сказание об Иове. Вот что возмущает – Бог заставляет страдать по причинам, для вас, небогоподобных, непостижимым, а потому – страдай и заткнись. Радуйся, что он вообще про тебя вспомнил. Стоило бы при следующей встрече передать эту сказку ивилоям; думаю, им она покажется исключительно мудрой и назидательной. Как руководство для ведения дел со смертными существами.

Они по-прежнему держатся обособленно, хотя и согласились перемещать в другие миры людей после моего второго экзамена – не – бывшего – экзаменом. Как я слышала недавно, люди с их помощью побывали на пятидесяти трех планетах, не считая Земли и Ново-Йорка. Мы обменялись послами, или шпионами, с восемью из этих планет. И для каждого случая я должна была торжественно тащиться в Капитолий и произносить речь. Например: «Здрасьте, от вас совсем не воняет, хотя вы похожи на оживший ночной кошмар». Конечно, я ни разу не позволила себе быть настолько откровенной.

Два посланника мне даже понравились, особенно Скрайбер, я с ней познакомилась несколько лет назад. Она тоже старая самка, двуногая, дышащая кислородом вдова. Я побывала на ее планете, бесплодной и грязной, мотающейся вокруг тусклой звезды BD 50 (BD +50’ 1725, если быть точной), и поняла, почему Скрайбер нравится ее работа, хотя приходится жить оторванной от дома.

(В самом деле, она ненавидит солнце и не высовывается из дому, пока не пойдет дождь.)

Отношение Скрайбер к старости коренным образом отличается от моего, так как ее пересаживают, буквальным образом, в новое тело через каждые несколько лет. Для этого пользуются безмозглыми клонами, выращенными из одной клетки; что-то в этом роде я представляла себе много лет назад, глядя на Сандру. Скрайбер проделала эту операцию уже девять раз и собирается продолжать в том же духе бесконечно, если не падет от руки убийцы, не будет укушена змеей, если в нее не угодит молния – а это, кстати, единственное, что ее волнует в этом волшебном мире. Скрайбер говорила мне, что одна ее соплеменница сделала рекордное количество пересадок, износив вдрызг тридцать три клона; к этому времени она напрочь выжила из ума и однажды заснула, лежа в луже лицом, и утонула. Я спросила, есть ли в этом мораль. Скрайбер сказала: «Разумеется. Не спи в луже, а то можешь умереть». Не знаю, шутка это или нет.

Мой второй друг – дипломат совсем не стар, по крайней мере, для своего племени; он не принадлежит к моему полу, не вполне двуногий, но может дышать кислородом, когда этой жертвы требует его дипломатический долг. Имени у него нет, только обонятельный образ, заменяющий подпись и напоминающий мне о ношеных носках. Кислородная атмосфера заставляет моего друга кашлять, извергая язычки голубого пламени; но он в состоянии контролировать этот процесс и превращать его в подобие человеческой речи. Это создает некоторые затруднения в диалоге, поскольку ему нужно три минуты дышать, чтобы одну минуту говорить. Иначе голубое пламя найдет менее удобный путь наружу.

Мой друг проявляет исключительный интерес к Земле, которую он посетил в ранней юности, примерно году в 1837-м по старому летосчислению. Добиться взаимопонимания с окружающими ему не удалось – если только смертельный ужас не называть взаимопониманием. Мой друг похож на железного крылатого черта с рожками, да еще выдыхает пламя – в те непросвещенные времена такой вид казался непростительно экстравагантным.

Конечно, мой любимый друг Прайм, ты скорее вампир, чем демон. Мы немного поболтали по случаю этого юбилея. Я попросила ее появиться, так сказать, в натуральном виде. Последние полвека или около того она обычно материализуется в очень скромном одеянии, несколько ностальгического покроя, вероятно, чтобы поберечь мои чувства. Я хотела сверить ее вид со своими воспоминаниями. Думала, выгляжу лучше – прости, старушка. Ты вполне сексуальна как кибернетический раздражитель.

Коснувшись этого вопроса, пользуюсь случаем признаться, что скучаю по ВР как по чему-то вполне реальному. Несколько лет назад, после того как у меня случился обморок, мне запретили пользоваться машиной. Для меня это был единственный способ почувствовать мир, миры, как они есть на самом деле. Даже когда ивилой переносил меня на другие планеты, я видела и слышала мир только процеженным через старые тусклые порталы из прошлого.

Я правда считаю, что по достижении ста лет, или 313, вам должны не ограничивать, не запрещать, а увеличивать время пользования ВР-модулями. Это проясняет память, помогает разобраться в прошлом. После века жизни воспоминаний хватает!

В «комнате грез» я привыкла встречаться с Дэниелом, которого нет в живых уже сорок два коротких года. И с Сандрой, которой нет почти пятьдесят лет. Смерть Дэна была оглушительной, как удар молотком. Но когда погибла Сандра – меня словно обезглавили. Не знаю, как выжила. Дэн умер от рака; нескольких недель мучительных страданий хватает, чтобы как-то подготовиться к некоторым вещам. Сандра погибла во время извержения вулкана в Нотерли, вместе с отрядом студентов, изучавших вулканические явления.