Иван Ковтун - Азиатский аэролит

Гина сжала пальцы, и ногти больно впились в тело. Едва сдержала себя, чтобы не вскрикнуть: «А Виктор, Виктор?»

Устало приложила ко лбу руки, тихо попросила:

Отвезите домой. Мне плохо.

* * *

Спальня казалась тесной и душной. Гина металась из угла в угол, садилась на диванчик, пыталась сильнее сжать маленькими ладонями виски и с тихим отчаянием говорила себе:

— Что же делать, что же делать?

Ясно и понятно — Виктору угрожает смертельная опасность. А может, уже сейчас он лежит где-то замертво? Все неясные подозрения оформились, их укрепили незначительные, казавшиеся второстепенными события, которые она оставляла когда-то без внимания, не придавая им никакого значения.

Страшная тревога сдавила сердце. «Виктор, дорогой Виктор, друг мой синеглазый, одного тебя я любила и так подло, малодушно покинула». Думала и чувствовала, что сейчас могла бы бросить все, от всего отречься, пойти за ним, рабски покорно и безвольно.

— Что же делать?

Тогда вспомнила о кабинете Эрге. Может, там что-ни-будь есть? Может, именно там ключ к тайне. Пьяный Сорокин в такси хвастливо бормотал о каких-то сокровищах. Она не расспрашивала подробнее, боялась выдать себя. А теперь в отчаянии, задыхаясь, тревожно прошла из спальни в кабинет. Со времени отъезда Эрге там все оставалось по- старому. Никто не заходил в кабинет, только служанка каждое утро смахивала пыль со стола и протирала статуэтки, модели дирижаблей и шкафы.

На столе, кроме письменных принадлежностей, ничего не было. Гина подергала средний широкий ящик — заперт. Со злостью дернула ящик на себя. Беспомощно оглянулась, увидела сбоку у куска породы, служившего пресс-папье, узкое, блестящее стальное долотце. Схватила его и подсунула под замок. Навалилась всем телом на рукоятку, дерево затрещало под напором, резко хрустнул замок.

Как воровка, выдвинула ящик, дрожащими пальцами вытащила все бумаги, папки, начала внимательно просматривать.

Найдя фотографию письма Горского, чуть не вскрикнула.

Испуганными глазами читала постскриптум:

«…Поведаю вам то, о чем никогда и никому не говорил. Дело вот в чем. из чистой платины. Я долго расспрашивал хозяина, где он его достал — тунгус упорно не желал отвечать.

Азиатский аэролит. Я, конечно, скептически отнесся к этой истории… Но вообразите мое удивление, когда я в другом чуме наткнулся на такой же точно камень, точнее, кусок платины… видел в земле множество глубоких воронок… белого камня (т. е. в платину!). Тот шаман… охраняет хозяйство от страшных пожаров…»

Гина вскрикнула. Она поняла, о каких сокровищах пьяно бормотал в таксомоторе Сорокин. Поспешно листала другие бумаги, но это были малозначащие деловые записки. Только под конец попалась на глаза небольшая карта, на ней красным карандашом была смело проведена прямая линия от Алеутов до Туруханского края — Эрге, обдумывая план своей авантюры, бессознательно начертил карандашом эту линию.

С минуту Гина сидела неподвижно, беспомощно глядя на горящую лампу. За эту минуту в голове успели сложиться десятки планов. Но все они были непригодны, фантастичны, она и сама это хорошо понимала. Оторвав взгляд от света, тихо положила голову на руки.

Ясно и понятно. Вот теперь уже совершенно ясно! Вот теперь-то необходимо твердо, решительно спросить себя: «Что же делать?»

Долго сидела так, закрыв глаза, мысленно спрашивая себя:

Что же делать?

Тихо поднялась, спокойно спрятала все бумаги в ящик, погасила свет, вернулась в спальню. Но и раздевшись, долго не могла заснуть. Лежала на спине с открытыми глазами, спрашивала себя спокойно и твердо:

Что же делать?

Спрашивала по инерции, потому что вполне осознала, что именно она будет делать и как поступит.

* * *

Опасения Аскольда по поводу встречи с дядей не оправдались. Обеспокоенный теплой погодой, которая буквально пожирала последние остатки снега, профессор Горский даже не стал подробно расспрашивать племянника о новом товарище, который должен был стать участником экспедиции.

Он лишь крепко пожал Самборскому руку и пробурчал что-то себе под нос о трудностях дороги и о том, что каждому, дескать, придется хорошенько потрудиться.

Марич и вовсе ничего не сказал, только произнес свою фамилию и приветливо улыбнулся.

Не до разговоров было. Теплый ветер, вестник весны, каждый раз все теплее и чаще овевал суровые лица участников экспедиции. Аскольд радовался, что все сложилось наилучшим образом, и, шагая рядом Павла, весело подмигивал: а что я тебе говорил, ага?

Продвигались вперед медленно, с чрезвычайными сложностями. С трудом преодолевали каждую сажень размокшей дороги. Порой сани ползли по вязкой грязи, и тогда все вместе впрягались и помогали усталым лошадям. Снег таял быстро и заметно. Талая вода заполняла глубокие лощины, овраги, приходилось распрягать лошадей и самостоятельно извлекать сани из воды.

На шестой день вдали зачернели берега Ангары. Река набухла водой, зловеще синяя, готовая в любую минуту разорвать ледяные оковы. Еще медленней двинулись дальше. Впереди осторожно шел проводник, а за ним чередой, тихо и молчаливо, как на похоронах, ползла экспедиция. Кони пугливо настораживали уши, чуя опасность, и бережно касались копытами ноздреватого льда.

Круглые сутки шли без сна и пищи, с натянутыми, как струны, нервами.

На следующее утро добрались до Кежмы. Все облегченно вздохнули. А к вечеру лицо совсем посветлели, завязались разговоры, потому что с севера подул холодный ветер и с неба начали сеяться сухие искрящиеся снежинки. Весна осталась за Ангарском. Ура, весна позади!

Двести дворов Кежмы стояли тремя ровными рядами — последний поселок к северу, а за ним тайга, трясины, болота и лишь кое-где мелкие, как точечки, фактории и чумы тунгусов.

Весна позади, но спешить все же надо. Через два дня экспедиция вновь тронулась в путь, наняв две новые подводы и четырех рабочих.

И снова день и ночь, часто без сна, упорно шли вперед, на север. Аскольд умудрялся спать на ходу. Иногда спотыкался и, падая, приходил в себя, удивленно смотрел на туманные силуэты саней, лошадей. Опять налетал сон, крепко смыкал ресницы, и ноги снова механически шагали дальше.

На четвертый день по выходе из Кежмы, экспедиция добралась до Вановары — 800 километров остались позади.

На высоком правом берегу Катанги приютилась последняя северная фактория. На юг через болота и страшные топи вьется узкая, извилистая дорога-тропа. В другие стороны путей нет. Зеленеющие трясины, тонущие ночами в белых клубах тумана, разбросались вокруг. И только великий знаток тайги и ее законов, ее любимец тунгус со своим легконогим оленем рискует кочевать в этом краю.