Сергей Герасимов - Часть той силы

С утра глиняная голова понравилась Ложкину еще больше. Отлично схваченное выражение безмерного ужаса жило в каждой ее черточке, а всаженный топор только дополнял впечатление. Осталось лишь назвать композицию, потом вынуть топор, обжечь голову в печи, вставить топор на место. В принципе, скульптурой такого уровня может гордиться любой европейский музей. Но, к сожалению, путь туда так долог, что все лучше успевает умереть, не добравшись. Стоит подумать о названии. Например: "Иллюзия убийства". Почему иллюзия? Да просто так, ведь любое название это иллюзия, просто трюк, жест фокусника. Название должно давать не смысл, а иллюзию сопричастности. Поэтому сойдет. Стоит заняться завтраком.

И он занялся завтраком. Настроение было отличным. За пару дней он, в плане творчества, сумел прыгнуть выше своей головы, сумел превзойти все то, что было сделано им за четверть века. И это только начало. Только начало. Совсем не обязательно использовать свой страх. Можно использовать любую эмоцию. Например, превосходное настроение сегодняшнего утра.

Подумав, он решил, что лучше всего под настроение подходит обезьяна. Небольшая, ради его собственной безопасности, мартышка. Впрочем, глиняная рука вела ведь себя смирно до тех пор, пока Ложкин не начал резать ее ножом. Надо признать, что это было ошибкой. Впредь Ложкин не собирался резать или убивать другими способами ни одно из глиняных созданий.

Он начал лепить сразу же после завтрака и закончил фигурку за два часа. Зверек ожил без проблем; глина не требовала ни предварительной просушки, ни обжига. Мартышка казалась совершенно настоящей. Она взобралась на шкаф и начала громко тарахтеть на обезьяньем языке. У нее была шерсть и когти, она умела показывать язык, – хотя ни шерсти, ни когтей, ни языка Ложкин не лепил. Скорее всего, – думал он, – как только фигура достаточно определилась и стала соответствовать некоей матрице, включился механизм превращения, изменяющий не только структуру, но и форму. Совершенно необязательно дорабатывать детали. Нужно просто поймать суть. Поймать суть – не в это ли смысл искусства? И не это ли самое трудное?

Потом он пошел в душ, и его отличное настроение сразу улетучилась. Он посмотрел в зеркало на свое голое тело. Во-первых, оно было все в синяках и царапинах. Синяк под глазом почти исчез, как-то слишком быстро, но зато остальные выглядели удручающе. А во вторых, на всем теле, исключая руки, лицо и грудь, образовались странно знакомые язвочки, красные с ямкой посредине.

Похожая язва появлялась на его груди тогда, когда он прикладывал к ней жало сморва. Но жало давно уничтожено, а новых язвочек на теле не меньше сотни. Значит, жало тут не при чем. Тогда что это? Кожная болезнь? Лишай или грибок, подхваченный в том мире, в мире за незакрывающейся дверью? Если так, то в мире людей лекарство может и не найтись. Ложкин содрогнулся, подумав об этом. Даже мурашки забегали по коже. А если это посерьезнее, чем лишай или грибок? Например, сифилис, проказа, сибирская язва или что-то совершенно дьявольское? Там ведь могут существовать бактерии и вирусы, неизвестные здесь. Оттуда может прийти не только ночной монстр, но и эпидемия. Что делать в этом случае?

Он выключил душ, вытерся, а потом спрятал полотенце в пластиковый мешок. Кто знает, может быть, придется проводить анализ, – и на полотенце сохранится возбудитель болезни. Сев на пол у окна, он стал внимательно разглядывать свое колено, на котором было пять одинаковых маленьких язв.

Нет, это не похоже на кожную болезнь, – подумал он. – Просто потому, что все язвочки одинаковы. При болезни они должны расти и созревать, а эти выглядят так, словно кто-то буравчиком выбрал кусочек плоти. Можно даже разглядеть дырочку, темную нить, которая тянется в глубину. Больше всего это похоже на укус насекомого. Это уже легче. Какой-нибудь особенный клоп, которого я подцепил в том мире и принес сюда. Теперь он сосет мою кровь. И быстро размножается. Язвочек слишком много даже для самого прожорливого клопа. Тоже ничего хорошего. Они разведутся здесь и полезут в соседние дома. А здесь станет просто невозможно жить. Интересно, чем травят клопов? Я никогда этого не делал.

Ложкин перевернул матрас и подушку и не нашел ничего похожего на клопа. Зато на простыне были капли крови. Возможно, он просто перевернулся и раздавил комара. А потом еще одного комара. Может быть, да, а может быть, и нет.

Он перекусил и снова принялся за работу. Ему казалось, что он уже поймал то настроение, при котором глина оживет. Особый модус волнения или возбуждения, который трудно описать словами – просто потому, что никто и никогда не придумывал для этого соответствующих слов. Так же как есть всего семь слов для обозначения цветов (плюс три или четыре сотни художественных терминов), а глаз воспринимает миллионы оттенков, так же существуют миллионы эмоций и состояний души, не обозначенных до сих пор. Многие не будут обозначены никогда. Итак, он лепил снова.

Голова, которую он изготовил, на этот раз не была автопортретом. Но она не была и абстракцией. Свое новое творение Ложкин заранее обозначил словом "собеседник". Лицо обыкновенного мужчины средних лет, не слишком худого и не слишком толстого, не слишком умного и не слишком глупого (почти по Гоголю, которого Ложкин любил перечитывать зимними вечерами), без особых достоинств, но и без многих обыкновенных человеческих недостатков. Совсем не сложная задача, с которой Ложкин справился быстро и без труда.

Голова открыла глаза и несколько раз мигнула.

– Здрасте, – сказал Ложкин неуверенно.

– Здрасте, – ответила голова. – С кем имею честь?

– Андрей Ложкин, первый человек, сотворивший искусственный интеллект.

– Это тянет на Нобелевскую, – заметила голова. – Как вам это удалось?

– Обсудим это в следующий раз. У меня встречный вопрос. С кем я имею честь?

– Собеседник. Просто Собеседник, – вежливо ответила голова. – Собеседник, и ничего больше.

Ложкин неловко замолчал. Он не знал, о чем говорить дальше.

– Отличная погода, – заметил Собеседник.

– Да, неплохая.

– Ведь сейчас лето, правильно?

– Июль, – ответил Ложкин, – двадцать третье число.

– Да, занимательно, занимательно. Очень занимательно. А какой нынче год на дворе?

– Две тысячи пятый.

– Невероятно! Надеюсь, от рождества Христова?

– Разумеется.

– Очень интересно. А как же вам удалось сотворить искусственный интеллект?

– Я создал голову, которая заговорила.

– Меня, что ли? – удивился Собеседник.

– Вот именно.

– Должен вас разочаровать, молодой человек. Интеллекта во мне – ни на грош. Стандартные энциклопедические знания, в основном Брокгауз и Эфрон, умение поддержать светский разговор, простые эмоциональные реакции, – это все. Я живу на уровне рефлексов. И это мне нравится, милостивый государь!