Эдгар Пенгборн - Зеркало для наблюдателей

Я устало стоял в коридоре, до сих пор видя перед собой опухшее лицо «приемной матери» Билли Келла, как вдруг обнаружил, что из-за закрытой двери Фермана уже давно раздается его голос. И до меня медленно дошел смысл его слов.

— Любой опыт полезен. Может быть, «стервятники» и жестоки, но сможешь ли ты обойтись в этом мире без жестокости? Ведь ты должен защитить свою спину. С твоим-то умом, ты не можешь позволить себе не делать этого. Люди ненавидят ум, разве ты не знаешь?

— Но ведь все зависит от того, приносит ли он людям пользу.

— Не обольщайся, Анжело, — сказал Ферман. — Придумай новый механизм — и они будут какое-то время тебе благодарны. Но любят они механизмы, а не мозг, их создателей. Его они просто боятся. У них может оказаться достаточно суеверного страха, чтобы поклоняться ему, как поклоняются дьяволу, но уважать его они не будут никогда. Я не говорил с тобой на эти темы, пока не убедился, что ты сможешь воспринять их. А я думаю, ты можешь. — Из-за двери донесся звук, похожий на добрый, хрипловатый смех Фермана. — И разумеется, суеверный трепет, который будут испытывать перед твоим умом люди, вполне может быть использован.

— Что вы имеете в виду?

— О, это решится само собой. — Донесся старческий вздох. — Как бы то не было, помни: механизмы — это все, чего хотят люди. Механизмы и простые идеи, которые вроде бы все объясняют, но оставляют нетронутые предрассудки. И они заплатят приличную цену, если механизм или идея окажутся достаточно блестящими. Я знаю их, Анжело.

Это было не по-фермановски. Ферман не стал бы говорить о механизмах с таким пренебрежением. Трезвомыслящий, он, как и любой другой американец 960-х, был влюблен в механизм. Разве не прошла бОльшая часть его жизни в заботах и могучих машинах, изменивших лицо Земли?..

— Нет, — продолжал голос Фермана, — ты должен бороться все время, всю жизнь. И любым оружием, которое сумеешь присвоить. Я стар, сынок. Я знаю.

— И тогда я смогу добиться чего-то в жизни! — легкомысленно воскликнул Анжело. — Ну а если я не собираюсь вступать в борьбу ради борьбы…

— Тогда ты погибнешь… Иногда можно даже делать зло. Так, чтобы из него могла выйти польза. Но все это ты должен делать, не жалея своих сил. И к черту неудачников!

Вот так, Дрозма, я понял, что Джейкоб Ферман мертв.

Я постучал и вошел. Готовый к чему угодно, стремящийся вмешаться, как вмешиваются в события человеческие существа, когда чувствуют опасность для тех, кого любят. На время я прихватил с собой «мистера Майлза», чтобы он спокойно закрыл дверь и мирно зажег сигарету. Анжело, лениво восседавший на подоконнике, видел перед собой только «мистера Майлза». А что увидят остальные, находящиеся в комнате, меня абсолютно не волновало.

Он сидел в кресле и держал ноги на подушечке, которую износил до дыр Ферман. Он даже курил пенковую трубку, выполненную в форме лошадиной головы. Безо всякой логики это взъярило меня еще больше: я мог использовать один из тех человеческих методов опознания нечеловечности, которые нам положено избегать.

— Надеюсь, не помешал, — сказал я, поскольку помешал. — Имею потребность в утешении философией. — Ничто не интересовало меня сейчас меньше, чем философия. — Выкиньте меня вон, если душа переселяется.

Я уселся верхом на стуле возле окна. Ему, вероятно, следовало бы выкинуть вместе со мной и стул, но он не мог сделать ни того, ни другого. Однако физических проявлений страха не было, и это даже создавало некий комфорт.

— Кстати, — сказал я, — у вас красивая трубка. Вы, должно быть, любитель конины, не так ли?

Я видел его глаза. Когда человеческое существо напугано, зрачки расширяются, но не во всю же радужную оболочку! После этого все мои сомнения испарились.

Он произнес одновременно осторожным и беззаботным тоном:

— О да, кстати… Философия, да?

— Философия! — оживился Анжело. — Мы уже разложили ее по полочкам, Бен… Леди и джентльмены, заходите сюда и изложите в двух словах ваши проблемы. Ферман и Понтевеччио, прибывшие к вам, несмотря на чудовищные расходы, разрешат ваши проблемы методом «гистерона-протерона». Они гуляют, они беседуют, они, как пресмыкающиеся, ползают на брюхе. За незначительную плату они видят прошлое, будущее и даже настоящее. Если вы не будете удовлетворены, вам вернут ваши деньги. О леди и джентльмены! Перед вами те пророки, именно те адвокаты невиданного мира, — Анжело был воодушевлен и дружелюбен, словно щенок, жующий мой ботинок, — именно те, кто недавно разгадал одну из самых непостижимых загадок страдающего человечества — кто сунул халат в чауде[25] миссис Мэрфи…

— И кто же это сделал? — спросил я.

— Дух, — сказал Анжело. — Прорицаю! Это произошло, когда она вышла из себя и в нее на время вселился мистер Мэрфи.

Тот, кто изображал из себя Джейкоба Фермана, не говорил и не улыбался.

Тогда я сказал:

— Предскажи будущее, прорицатель. «Энди» подхватил расстройство клапана, а может быть и карбюратора. Так вот, через какое время наступит момент, когда бензина станет так мало, что мы вернемся… к лошадям?

На вдохе я вставил сальваянское слово, обозначающее лошадь, крайне редко употребляемое нами и только в качестве непристойности. Оно достаточно звукоподражательно, и Анжело должно было показаться, будто я всего-навсего прочистил горло. Фермановское лицо Намира не утратило ледяного спокойствия.

Я несу полную ответственность за этот глупый промах, Дрозма. Мне следовало скрывать, что я узнал его. Я же утратил это явное преимущество в гневе, за который не может быть прощен ни один Наблюдатель.

— Очень хороший вопрос, — сказал Анжело, расчесывая пальцами воображаемую бороду на своем круглом подбородке. — Я бы сказал, сэр, что экстраполируемые возможности будут разрешаться в должном течении событий, не раньше.

Я старался слушать его бессмыслицу и думал о том, что добросердечный, безвредный старик лежит сейчас где-то мертвый, спрятанный от людских глаз по одной-единственной причине — потому что его смерть могла принести пользу нечеловеку, ненавидящему его род лютой ненавистью. Хотелось бы знать, сохранилась ли у Намира до сих пор суицид-граната. Она наверняка была у него в тот далекий год, когда он ушел в отставку. Тут вполне бы подошла даже граната старого образца. Я не вижу причин, по которым она не разложила бы человеческое тело с такой же легкостью, как и марсианское. И если Намир употребил ее, человеческий закон никогда до него не доберется. Да мне ли не знать, что этого попросту нельзя допустить! Ведь американцы весьма аккуратны в делах, касающихся заключенных. Их трупы после казни, скорее всего, осматриваются и подлежат вскрытию. Человеческие преступники с помощью хирургии иногда уничтожают свои отпечатки пальцев. Мне хорошо было видно, что Намир к такому методу не прибегал — его пальцы, говоря по-марсиански, выглядели вполне нормально. Они одни способны вызвать любопытство, а уж если в полицейских протоколах появятся описания наших не имеющих нервов, зато имеющих угловатую форму ребер… Нет, когда его загонят в угол… Знаете, Дрозма, я вряд ли могу разделить ваше ощущение, что он будет воздерживаться от любых поступков, способных привести его к предательству.