Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 4

Многократно усиленный смех раздавался эхом из громкоговорителей, отражался от беломраморного мавзолея Капитолия, от памятников, что стоят на Аллее, и такой стоял гул, будто город заполнила орда демонов. Мистер Кеммельман стоял окаменевший, так и не опустив рук. У него был слегка удивленный вид человека, только что пронзенного копьем. В глазах его застыло недоумение.

Теперь и толпа хохотала.

Не буду пытаться дальше описывать это происшествие. Вся пресса, все агентства новостей запечатлели его на пленку в объемном изображении. Конечно, надо было видеть событие своими глазами, чтобы его прочувствовать, но запись тоже точно передает впечатление. Я знаю. Я просматривал ее достаточно часто.

Сумятица длилась не более одной-двух минут: Председатель Верховного суда Саутер отдал несколько строгих распоряжений, и порядок был восстановлен. Нам даже предложили спеть-таки канон, и мы очень здорово это сделали. Но настроение все равно было поганое. Мы осрамились, и уже никакое, даже самое замечательное исполнение не могло ничего исправить.

Но мы осрамили и Президента Соединенных Штатов. После того первого жуткого мгновения он сумел затаить эмоции, но мы-то видели, что это притворство. Когда мы пели, он милостиво улыбался, но в его улыбке сквозила самая настоящая злоба — как черное свечение. Мы смеялись над церемонией его вступления в должность, но он-то, я уверен, воспринял это как насмешку лично над собой.

Однако время идет неумолимо, и в урочный час состоялся торжественный прием, который дал Джек Уилок по случаю вступления в должность в своем новом доме на Пенсильвания-авеню. С тех пор прошло двенадцать лет, а он все еще смеется над нами. Над теми из нас, кто остался. Мои родители, бывшие журналисты, еле-еле сводят концы с концами в своем Мэне: почти десять лет назад их либеральную газету закрыли. Семь лет нет вестей от отца Чарли, он одно время критиковал программу перевооружения армии. В Нью-Йорке, во время уличных беспорядков на религиозной почве, убита мать Хьюи. В его семье никогда не соблюдались еврейские обряды, а сейчас, как ни странно, соблюдаются, правда втайне.

Нет в живых и зачинщика. Блин много лет страдал глубочайшей депрессией, а на первом курсе в Гарварде болезнь достигла кульминации. Догадываюсь, что ружье ему продал Чарли — возможно, из отцовской коллекции. Но, уверен, Чарли и не подозревал, для чего оно будет использовано.

… В тот же день мы уехали из Вашингтона в трех специально заказанных автобусах — прямиком в Северный Анделен, штат Нью-Хемпшир. Мистер Кеммельман остался — вроде как для участия в инаугурационном балу, как почетный гость Президента. Никто из нас никогда больше его не видел. До конца семестра занятия вел подменяющий педагог, а после каникул нам представили нового постоянного преподавателя. И никаких объяснений.

Когда я думаю о мистере Кеммельмане, то стараюсь вспомнить взыскательного, великодушного человека, который в тот день в нашей хоровой комнате пытался обнять нас всех, но не смог — ему просто не хватило рук. Стараюсь вспомнить его таким, но то и дело в памяти возникает неподвижное, растерянное лицо, которое постепенно каменеет от ужаса — по мере того как все новые волны жуткого смеха перекатываются через него. И тогда я, в который уже раз, совершенно отчетливо осознаю, что это мы, дети, маленькие мальчики, своим смехом прекратили его существование.

Сегодня — в среду 20 января 2021 года — я снова в Вашингтоне. Причина — инаугурация Джека Уилока, он избран на четвертый срок президентства. Я учусь в Дартмуте и прохожу студенческую педагогическую практику в мужской Академии имени Натаниела Готорна. Так уж распорядилась судьба, что я веду тот же предмет, что и мистер Кеммельман давным-давно — двенадцать лет назад. Мальчики приехали со мной. Они толпятся на подмостках около президентской трибуны. День сегодня холодный и ясный, как и тогда. Все это время президент дожидался, когда хор достигнет прежнего высокого мастерства, и сегодня он настроен решительно, он ждет, чтобы мы показали настоящую преданность ему — как бы смыли позор того далекого дня.

Где-то здесь находятся Чарли и Хьюи: то ли на крыше одного из соседних домов, то ли в толпе зевак, а может, затесались в кордон спецслужб, одевшись как-нибудь попроще. Лучше мне и не знать, где они. И тот и другой ведь твердо убеждены: нельзя разрешать Уилоку оставаться на посту президента четвертый срок. У меня же единственное намерение: вытянуть из моих ребят такое проникновенное и благозвучное пение, какого этот город — бывшая колыбель демократии — и не слыхивал.

Я задался целью продемонстрировать мистеру Кеммельману, где он сейчас ни есть, такой уровень исполнения, до какого мы не дотянули в тот четверг 2009 года.

Все предвкушают еще один грандиозный скандал. Ждут, что мы снова вляпаемся, опозорим нашего президента. Но этого не случится. Мы споем как ангелы, мы покорим умы и сердца всех, до кого долетят звуки наших голосов. Они услышат, увидят и почувствуют только музыку, ничего, кроме музыки. А после орудийного залпа, знаменующего начало новой эпохи, ребята не пропустят взмаха дирижерской палочки, и звуки канона «Боже, благослови Америку» в прекрасном переложении Горация Кеммельмана понесутся вдоль по Аллее, подобно прохладному дуновению, ниспосланному с небес. Пусть это будет последняя песня, которую я когда-либо услышу, но я буду гордиться своими мальчиками. И мне улыбнется счастье.

Мои родители никогда не понимали одной простой вещи относительно Америки. А именно: Америка понимает только самое себя. Она мало что знает о чем-либо еще, а то, что знает, усваивается плохо. Родители дали мне имя Бенедикт, по-латыни это — «хорошее слово», «хорошая речь» и даже «хороший голос». Они надеялись, что придет день, и я напишу или скажу во весь голос слово в защиту всего того хорошего, что есть в нашем народе. Но они ошиблись. В этой стране даже у тех, кто почти не знает американской истории, имя Бенедикт вызывает только одну ассоциацию: предатель.

А возможно, я и есть предатель. Возможно, все мы — предатели. Кто может все же винить нас за то, что мы растерялись в тот прискорбный день двенадцать лет назад? Когда перед нами было скопище народа, и камеры, и сама история зависла над головами дамокловым мечом? Кто может винить нас за один небольшой, коварный промах?

Сказать проще, виной всему рассогласованность. Мы с Чарли и много других ребят привыкли стоять в центре хора. Когда мистер Кеммельман велел начать канон группе справа от него, он не учел, что многие поменяли позиции и что, с нашей точки зрения, мы переместились влево.

Джерри Олшен