Михаил Емцев - Уравнение с Бледного Нептуна

Эрик не шевелился. Очевидно, он давно был без сознания. Сергей взвалил его безжизненное тело на плечи и зашагал к станции.

Ярко освещенная голова Эрика с ввалившимися щеками и закрытыми глазами повергла Сергея в ужас. Он поправил подушку и положил руки Эрика поверх одеяла.

Внезапно он ощутил странную слабость, комната поплыла перед его глазами, и он должен был присесть, чтоб не упасть. Ему было очень плохо. Передохнув минуты две, он большим усилием воли заставил себя встать и вышел в соседнюю комнату. Там ему стало немного легче.

Шприц и медикаменты лежали в холодильнике. Сергей включил химический стерилизатор и через несколько минут вошел в комнату Эрика со всем необходимым для укола. Эрдман лежал так же недвижимо, мертвенно спокойно, как раньше.

Сергей обнажил правую руку друга, смочил спиртом внутренний сгиб локтя и сделал укол в вену. И сразу почувствовал резкую боль в своей правой руке. Он отложил шприц в сторону и закатал рукав. На белой коже появилось темное пятнышко, из него просочилась маленькая капелька крови. Сергей рассматривал ее с недоумением и страхом. Что бы это значило? Ведь укол был сделан Эрику? Почему же он тоже чувствовал боль?

Слабость вновь охватила его. Казалось, на миг он провалился в темную яму. Цепляясь за стенки, Сергей вышел во двор станции…

ГЛАВА II

Карабичев был человеком совсем другого склада, чем полагал односторонний и пристрастный в оценках людей и их поступков Сергей. Его ясный ум не блуждал в потемках ассоциаций, отыскивая таинственные свойства вещей. Он видел явления такими, какими они были на самом деле. И никто в мире не мог бы заставить его думать о причинах и следствиях, которых он реально не ощущал.

Встреча с Арефьевым у кинотеатра «Марс» произвела на него определенное впечатление. Но до конца понятным для него оставалось только неприкрытое сочувствие Арефьева. Сергей не сказал ни одного слова утешения, но Карабичев понял все, что он хотел сказать. Однако Сергей ошибался, думая, что Карабичев тогда «кричал». Это было просто несвойственно ему. Арефьев, как всегда, судил о других по себе. Крик Карабичева был нужен Сергею как подтверждение своих глубоко личных мыслей о людях.

В августе Карабичев тоже получил отпуск и уехал отдыхать на юг, к родителям жены. Городок Пронок стоял на маленькой безымянной речушке с берегами, заросшими ивняком. Карабичев целыми днями пропадал в глухих ериках реки и возвращался к вечеру с мизерной добычей, усталый, но довольный. Методичный, спокойный Карабичев, у которого черви были подобраны по росту и по цвету, а пойманная рыба подвергалась особой обработке под названием «супозиция», мог сутками сидеть на том месте, где последний удачный клев случился около полусотни лет назад.

В это утро Карабичев собирался к одному зеленому мыску, уже давно облюбованному и занесенному в особый список перспективных мест сидения. Там берег уходил в реку небольшим желтоватым конусом и срывался вниз круто и неожиданно… Надо было уже давно встать, окинуть беглым взглядом сумку, проверить, все ли на месте, выпить стакан холодного молока, прикрытого сверху ломтем черного хлеба, и зашагать по росистой траве, поеживаясь от холода, но Карабичев никак не мог проснуться. Откинув голову с подушки, выпятив тонкий розовый кадык, он храпел, стонал и задыхался, словно на его груди работал бульдозер. Что-то похожее происходило с его женой. Она изредка выкрикивала сквозь стиснутые зубы отрывистые фразы и слова.

Карабичев открыл глаза и сел, с удивлением осматриваясь. Он не узнавал спальни и, казалось, не понимал, где находится. Долго смотрел на кисти своих загорелых рук, щупал одеяло, прислушивался к бормотанию Марии.

— Кошмар… — прошептал он, встряхивая головой.

Затем встал и прошелся по комнате, впитывая босыми ногами прохладную свежесть пола. Остановился, подумал и сказал вслух:

— Я — Андрей Анатольевич Карабичев, я — Андрей Анатольевич Карабичев…

В утренней тишине голос прозвучал неожиданно громко.

— Нужно… на воздух, — решил он.

Спасительная мысль. Резкими четкими движениями собрал приготовленные вещи и вышел, не выпив молока из стакана, накрытого хлебом. На улице было безлюдно. Городок еще спал. Где-то далеко вставало солнце, нахальные утренние лучи пролезали в щели заборов и сквозь листву.

Карабичев шагал по пыльному асфальту и твердил себе, как ему хорошо сейчас, как легко и приятно и будет, вероятно, еще лучше…

Впереди него шла женщина. Она несла на покатых плечах коромысло, на нем раскачивались бидоны с молоком. Молодая, не в меру полная, очень спокойная, она катилась по утренней улочке колобком тихого и теплого счастья. Поравнявшись с ней, Карабичев бросил быстрый взгляд на румяные щеки и отвернулся.

Внезапно он увидел себя. Ни в одном зеркале никогда до сих пор не видел он самого себя так странно, так по-чужому неожиданно, как сейчас. Серо-зеленая спортивная куртка, высокие сапоги на молниях, рюкзак, удилища в правой руке, подсачник — левой, размашистая уверенная походка… Он увидел свою голову, красивую и большую, на высокой шее, повернутую в сторону резким энергичным движением. Одновременно Карабичев ощутил, что тело его разбухло, отяжелело, на шею опустился пук мягких волос, плечи согнулись под тяжестью коромысла. Ему почему-то вспомнилась совершенно незнакомая кухня, где за низеньким столиком сидел неуклюжий беленький мальчик и счищал остатки каши в пухлый открытый воронкой рот. Мальчика звали Владик, и при этом имени у Карабичева сладко заныло под сердцем и захотелось улыбнуться. И в это же время он вновь за доли секунды пережил весь ужас ночного кошмара, только что мучившего его. Неожиданный испуг охватил молодого ученого. Ему захотелось бежать, мчаться прочь от ужасного Карабичева, надвигавшегося на него с удочками, похожими на казачьи пики. Но длинная юбка мешала движению. Карабичев сделал шаг вперед…

Наваждение исчезло. Тетка с бидонами осталась позади.

Дойдя до поворота, Карабичев оглянулся. Женщина шагала, покачиваясь в такт своей ноше. Карабичев повернул на улицу, ведущую к реке. Женщина, пройдя еще несколько шагов, остановилась, поставила молоко на землю и долго смотрела вслед исчезнувшему Карабичеву. Тяжело вздохнув и обтерев с лица неожиданно, выступивший пот, она продолжала свой путь.

Карабичев продрался сквозь густую заросль крапивы к реке. Над серой поверхностью воды стлался голубой пар. Тени деревьев, росших на берегу, разрывали его в бесформенные клочья. Сильно пахло сыростью и гниющей тиной. Карабичев, не разматывая лески, бросил удочки в мокрую траву и сел, опершись спиной о рюкзак. Он молча смотрел на темную рябь реки.