Зиновий Юрьев - Часы без пружины

"Нет, не лги, - строго поправил себя. - Известно. Это только кажется, что тяжело, а на самом деле легче..."

Послышались за стеной позывные "Времени", и покатились, зазвенели драгоценные его хрустальные колокольчики. Два, три... пять... девять...

- Ну что ж, гражданин Изъюров, - громко сказал Николай Аникеевич, - назвались груздем...

- Товарищи, - сказал Бор-Бор и подмигнул всем, - сегодня мы провожаем на пенсию нашего ветерана Николая Аникеевича Изъюрова. Позвольте мне от имени всех наших мастеров преподнести вам, Николай Аникеевич, этот маленький наш дар. Витенька...

Витенька, в свою очередь, попросил:

- Диретторе, на выход!

Вдвоем они внесли в комнату часы. Большой бронзовый орел держал в свирепом клюве цепь, на которой висело ядро с циферблатом.

- Вы, так сказать, как орел... - пробормотал диретторе, и Николай Аникеевич подумал, что постарел Горбун, постарел. Мешки под глазами, обрюзг... Спасибо, друзья, за подарок.

Часовщики что-то говорили, острили, а Николай Аникеевич слабо улыбался. Хорошие, простые люди, с маленькими слабостями, маленькими несовершенствами, но не злые. Нет, не злые. Они даже добрее, чем сами думают. Опять поднимали тосты, смеялись, и вдруг услышал Николай Аникеевич слово "праведник". Кто произнес его? Ага, Витенька. Без усмешки, твердо, не спуская с виновника торжества немигающих своих прозрачных глаз.

Нет, друг Витенька, не праведник я. Просто помог мне случай выскочить из наезженной колеи и заново выбрать себе точку отсчета.

И чего Веруша расчувствовалась, слезинки на глаза повесила? Ну, ходил человек на работу, а теперь не пойдет. И все дела.

Вечером, когда установил Николай Аникеевич бронзового орла на место, раздался телефонный звонок.

- Николай Аникеевич? - голос был густой, незнакомый. Добрый вечер, друг мой любезный...

Один только человек на свете говорил так. Даже не человек...

- Виктор Александрович, - охнул часовщик. Пять лет не слышал любезного этого друга. "Жив еще", - подумал, и тут же мысленно усмехнулся. Тысяча лет стажу... Но бас-то откуда?

- Он, он, только, с вашего разрешения, я теперь не Вахрушев Виктор Александрович, а Коляскин Иван Сергеевич, одна тысяча девятьсот сорок пятого года рождения.

- Что?

- Ничего не поделаешь, подходил уже Виктор Александрович мой незабвенный под восемьдесят, внимание к себе привлекать начал: то сестра забежит из поликлиники, не дал ли одинокий старец дуба, то тимуровцы, или как они теперь называются, позвонят: не надо ли купить аспирину. Ну-с, чтобы не затруднять общественность, пришлось все-таки дать этого самого дуба.

- И... И вы...

- Разумеется, друг любезный мой. Не могу же я жить вечно. Годы поджимают. У нас тут все-таки не Абхазия, надо и совесть знать.

- Так как же...

- О, это, так сказать, секрет фирмы. Не буду обременять вашу совесть. А то вдруг проговоритесь где-нибудь, представляете, что с паспортным начальством стало бы? Впрочем, я звоню вам, разлюбезный Николай Аникеевич, по делу. Теперь, когда вы знаете о моих маленьких переменах в жизни, нам нужно было бы поговорить...

- А где вы, Виктор... То есть, простите, Иван... Иван...

- Сергеевич. Я, собственно, внизу, из автомата у булочной.

- Ну и прекрасно. Подымайтесь.

Николай Аникеевич сказал жене, что придет товарищ по делу, и стал ждать. Но ждать не пришлось, потому что в дверь тут же позвонили. Николай Аникеевич открыл и увидел крупного человека с бородой и усами, с легкой проседью.

- Вы... - смешался Николай Аникеевич.

- Он самый, - заговорщицки подмигнул бородач и прошептал: - Бывший Виктор Александрович.

- Но что это я, проходите... Сюда...

- Я помню, помню. Вот это и есть подарок новоиспеченному пенсионеру? - Бородач рассматривал орла. - Очевидно, сами же часы и выполняют роль маятника? Гм, оригинальная конструкция.

- Реставрировал я раз такие. Самое трудное - подобрать период колебаний... Хотите чего-нибудь? Я-то сыт и пьян с проводов.

- Спасибо, я только что поужинал. - Бородач осторожно опустился в креслице и пристально посмотрел на Николая Аникеевича. - А вы молодцом, молодцом... Словно и не прошло пять лет с того разговора нашего...

Никак не мог привыкнуть Николай Аникеевич к массивному человеку в тяжелом толстом свитере и густому его басу. Поймал себя на том, что высматривает, ищет в незнакомце легкого чистенького старичка, незабвенного, как он говорит, Виктора Александровича Вахрушева.

- Ну-с, как жили вы, друг мой разлюбезнейший, я вас не спрашиваю. Знаю. Все знаю. Даже и то, что Витенька назвал вас сегодня на банкетике праведником. И не шутил, заметьте. А уж если Витенька такое определение человеку дал, есть, значит, за что.

- Да оставьте, Иван Сергеевич... Всякую ерунду повторяете... Какой я, к черту, праведник, в самом деле? Ну разве что не украл, не убил... Но этого для праведности ох как мало.

- Не скажите. Заповеди - дело серьезное. Конечно, очень им уголовный кодекс помогает, но уголовный кодекс пока еще на движения сердца не распространяется, а вы эти заповеди и сердцем, так сказать, блюдете. Ладно, ладно, друг мой любезнейший, не скромничайте.

"Странное дело, - думал Николай Аникеевич, - что старичок тот Вахрушев, что бородач Иван Сергеевич - оба они были какие-то неопределенные. Никак не определишь, что за люди. И говорят как будто умно, и слова русские, понятные, и пощупать их можно, а какие-то они... как духи... бесплотные какие-то..."

- Истинно, истинно так, - улыбнулся бородач. - Истинно так, разлюбезнейший Николай Аникеевич. Очень точная мысль. Так ведь и не человек я. И сейчас и в предыдущих моих обличьях.

Сочно смеялся Иван Сергеевич, со вкусом. Поскрипывало креслице под мощным телом.

- К сожалению, пока представиться вам в истинном, так сказать, образе я не могу, но надеюсь, что очень скоро смогу. Если вы, разумеется, согласитесь на мое маленькое предложеньице. Маленькое - это, конечно, шутка. Кокетство, так сказать. Не маленькое оно, милый друг. И даже может показаться оно вам тягостным и странным. Впрочем, эти слова уже лишние. Как и тогда, решать будете только вы. Новоиспеченный пенсионер Николай Аникеевич Изъюров. Можете вы выслушать меня?

- Я это и делаю, Иван Сергеевич.

Снова почти забытая сосущая пустота внутри. Страшная и веселая. Последней клеточкой своей чуял: снова придется выскочить из своей колеи и снова придется искать решения, обшаривая все тайники души.

- Хорошо. Тогда слушайте внимательно. Вчера я узнал, что возвращаюсь в Центр. Срок моей земной командировки подходит к концу, осталось лишь передать дела, как говорят у вас...

"Жаль, жаль, еще один уходит, - подумал Николай Аникеевич. - Да уж притерпелся, к сожалению, за последние годы, за всю жизнь, к постоянным уходам друзей и знакомых. Даже содрогаться при артиллерийском этом огне перестал. Еще взрыв, еще один. Перелет, недолет - и прощайтесь, товарищи, гроб опускается. А потом - дымком из высокой трубы. В атомном, так сказать, состоянии".