Геннадий Гор - Докучливый собеседник

Радию Ивановичу отвели отдельное помещение для самостоятельной работы, дали двух помощников. Для этого пришлось нарушить все существовавшие традиции. Ведь Богатырев пока аспирант. А в помощники ему дали двух кандидатов наук, людей немолодых, со стажем, с опытом, с эрудицией. И все-таки не они будут руководить Радиком, а Радик ими, потому что у Радика оригинальные и перспективные идеи. Радику предоставили для опытов животных. Его интересуют животные не сами по себе, а как живые "машины", удивительно мудро и экономно построенные самой природой. Птицы без компаса перелетают через моря и никогда не сбиваются с курса. Летучие мыши владеют ультразвуком. А рыбы морских глубин - электрической энергией. У Радия Ивановича трудная задача. Он должен выяснить, что заимствовать у животных для того, чтобы построить кибернетические машины. И вдруг он с этой задачей не справится? Этот вопрос не раз уже ставили на ученом совете. Правильно ли это со всех точек зрения (особенно с педагогической), что молодой парень, аспирант, руководит кандидатами наук, зрелыми, солидными людьми? Бородин горячился, защищая Радика: - У него плодотворные идеи. Что же, прикажете ему ждать, когда сам он состарится, а идеи завянут? Когда Бородин был прав, его поддерживали. Поддержали его и в этот раз. И Радий Иванович продолжал свои опыты, изучая животных, но главным образом не как биолог, а как инженер. В пятнадцатом веке этим занимался Леонардо. Он тоже был инженер. Но тогда не существовало кибернетики. Архиповна, гардеробщица, говорит тихо пожарнику Алексееву, человеку в институте новому и несведущему: - В науке не тот генерал, у кого чины, а тот, у кого голова хорошая.

У него не было имени. Никто не знал, кто он и откуда. И все же он был реальным существом. Его образ не раз возникал в сознании Сергея Сергеевича. Он словно бы жил где-то рядом, преодолев время и пространство. В своем научно-фантастическом рассказе детский писатель Виктор Марсианин назвал его "У", одним бедным, примитивным звуком, одной гласной, словно буква "У" могла хоть в небольшой степени характеризовать существо, откуда-то прилетевшее на Землю. Сергей Сергеевич, отличавшийся терпимостью, буквально возненавидел детского писателя. Какое право он имел дать ему имя? Ведь, может быть, мы когда-нибудь узнаем, как его звали. Разумеется, не У. У него не могло быть такое краткое и жалкое имя. В этой местности все напоминало о нем. Ведь здесь был найден и вновь утерян его череп. Конечно, когда он ходил под этим небом, местность выглядела не так. Сто тысяч лет и для археолога значительное расстояние. Здесь тогда не было ни домов, ни дорог. И даже речка вряд ли текла на этом месте. Но все же он погиб в этой местности, и неизвестно - от чего. Никифоров и Солдатов мало интересуются им. Они не читали рассказа детского писателя Виктора Марсианина. Не читали и, кажется, не желают читать. А вот Женя Петров читал. Петров интересуется. Петров спрашивает Ветрова: - Вероятно, у него был всеобъемлющий философский ум? - У кого? - Да у этого самого У? Сергея Сергеевича покоробило. - У! А почему не Ы? Не А? Не И? Не Е? В языке так много гласных. Спросите Марсианина. Может быть, этот фантаст знает. - Но ведь вы держали его череп. А не фантаст. - Дорогой Женя, я же не разговаривал с черепом. Даже такому крупному специалисту, как Апугин, и то череп не признался бы ни в чем. - А мне почему-то думается, что он был философ. И там, на его планете, все жители были философами. - Не думаю, Женя. Не представляю себе мир, населенный одними Спинозами и Кантами. Нельзя также допустить, чтобы планета была заселена только академиками и членами-корреспондентами. - А вот Виктор Марсианин допускает. У него описывается планета, населенная математиками. - Это, Женя, от чрезмерного почтения к математике. Вероятно, когда-то в школе будущий фантаст не смог решить уравнение с двумя неизвестными. С тех пор он представляет себе рай таким местом, где все успешно решают различные уравнения. Но довольно, Женя, рассуждать: Никифоров и Солдатов спят. И нам с вами тоже пора. - Только один вопрос. Скажите, Сергей Сергеевич, а вы часто думаете об этом У? - Частенько. Больше, чем требуется. И все-таки пора спать. Ветров ложится на раскладушку. Вытягивает ноги. Но ему не спится... В палатке душно. Слышно, как всхрапывают Никифоров и Солдатов. Петров тоже уснул. А Сергею Сергеевичу не спится. Искра костра прожгла в скате палатки дыру. В дыру видно звезду и кусочек неба. Звезда заглядывает в палатку. Она яркая и молодая, словно недавно родилась. Она была такой же юной и яркой и сто тысяч лет назад, когда по этой местности бродило удивительное существо. Что для звезды сто тысяч лет? Минута. Ветров надевает сапоги, накидывает тужурку и тихо выходит из палатки. Это одна из звезд Большой Медведицы. В отверстии палатки она казалась ярче. Тишина. Вот так же тихо было и двадцать лет тому назад... Петрову в это время снится У. Да, его зовут У. Космический пришелец идет в сопровождении детского писателя. Лицо научного фантаста с острым подбородком морщится от усилия понять сложную мысль У, выраженною с помощью второй звуковой сигнальной системы и одновременно развернутую в пространстве и времени с помощью третьей сигнальной системы, сисгемы эйдитической и наглядной, способной материализовать каждую мысль и одушевить всякую вещь. Женя счастлив. Женя восхищен. Женя разгневан. Жене стыдно за фантаста, не способного понять гостя и ответить ему так, чтобы не посрамить земных людей. Женя что-то возмущенно бормочет со сна. А Сергею Сергеевичу не спится. Он принимает снотворное. И тогда засыпает, чтобы проснуться утром с тревожной мыслью и снова думать о том, о чем думает уже двадцать лет.

Глаза Бородина насмешливо поблескивали. - Уравнение Кельвина, - диктовал он, - дает нам возможность вычислить скорость распространения... В толстых аксонах - сто метров в секунду... Стенографистка, полная кокетливая дама, восхищенно ловила его слова и фразы. - Несколько сот реле, соединенные с другими рядами реле... Он сделал невольную паузу. Кто-то вошел, не постучав. Кто же мог войти, не постучав? Даже сам директор института терпеливо ждал за дверью, когда ему скажут: "Войдите". - Войдите! - сказал Бородин. Но это, в сущности, был только риторический возглас. Вошедший уже стоял здесь, перед ним. Это был фельетонист Глеб Морской. Бородин холодно поклонился. Поклонился и, глядя в угол, где стоял какой-то аппарат, продолжал диктовать: - Вычислительные машины уже превосходят человеческий мозг быстротой реакции. Морской сел на табуретку, не ожидая приглашения. - Мне нужно с вами поговорить, - сказал он резко. - И без посторонних. - Считайте, что в комнате никого нет. И не бойтесь. Ваши слова не попадут в стенограмму. - Мне нечего бояться стенограммы. Это вам нужно ее бояться. Лицо Бородина не изменилось, глаза так же насмешливо поблескивали. - Как вам известно, Морской, я не боюсь ничего на свете. - Я тоже. Кроме лжи. - Я понимаю. Вы хотите сказать, что я лжец! - Да! Бородин повернулся к стенографистке: - Марья Соломоновна, возьмите свой острый карандаш и запишите, что сказал Морской. Его слова пригодятся историкам журналистики. - Не паясничайте. Дело настолько серьезное... Бородин нетерпеливо побарабанил пальцами по столу. - На свете нет ничего серьезнее дела, которым я занимаюсь. Пятьсот миллионов длинных монотонно скучных лет протекло, прежде чем природа удосужилась создать человеческий мозг и вы, Морской, смогли писать свои фельетоны. А наша лаборатория, создавая искусственный мозг... - И ваш искусственный мозг тоже будет совершать неблаговидные поступки? - Что вы имеете в виду? - Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. - Но Марья Соломоновна не знает. - Вы обманули меня. А я обманываю людей, доверившись вам. - Марья Соломоновна, запишите. Морской хочет обмануть человечество. Это для истории. А теперь для современности. В чем вы видите обман? - Не прикидывайтесь простачком. Вам эта роль не удается. Директор оказался вовсе не таким, каким вы его обрисовали. Но Дело даже не в директоре. У него много недостатков... Дело в том, что вы бесчестный человек. Я считал вас почти гением. А вы оказались... Я не столько ошибся в директоре, сколько в вас... - Обождите, Морской. Вы говорите так быстро, что даже стенографистке вас не догнать. Марья Соломоновна, запишите в стенограмму все, что я буду сейчас говорить. Это тоже для истории. Глеб Морской талантливый и умный фельетонист. Записали? В журналистских кругах его называют рыцарем. Он служит правде так же честно и страстно, как служил научной истине страстный Ламарк или неподкупно честный Пастер. Он не был романтиком, он был реалистом. А вы романтик, Морской. Об этом говорит даже ваш псевдоним. А имеет ли право фельетонист быть романтиком? Вот на этот вопрос я не знаю, что ответить. Вы романтик! Вам понравилась моя лаборатория, мои успехи, кибернетика. Я не вижу ничего дурного в том, что вы не взвешивали действительность на аптекарских весах. Может быть, вы и ошиблись во мне, Морской. Но это такая ошибка, которую история науки вам простит. - Возможно. Но я-то не хочу себе простить. Фельетона не будет. Я порвал его и бросил в корзинку. Глаза Бородина блеснули. Он встал. - Марья Соломоновна, я освобождаю вас от работы на десять минут. Вы меня поняли? Стенографистка неохотно поднялась и, обиженно поджав губы, вышла. - Так вы и в самом деле порвали ваш фельетон? - Да. Я бросил его в корзинку. - Ну что ж. Возможно, вы правильно поступили, Морской. Я чувствую глубокое уважение к вам. Вы пересмотрели свое отношение к директору. Но мне хотелось бы, чтобы вы заодно пересмотрели свое отношение и ко мне. Я и сам собираюсь многое пересмотреть.