Евгений Войскунский - Девичьи сны (сборник)

– Девочки, идите кушать! – позвала Анна Алексеевна.

Надя и младшая ее сестра толстенькая Ирочка сели за накрытый стол и получили по куску рыбы на тарелки. Еще поставила Анна Алексеевна вазу с осетровой икрой. Надя состроила гримасу:

– Опять икра! Надоело… Хочу хлеба…

– Хлеб уже неделю не привозят, – сказала Анна Алексеевна, садясь рядом с мужем. – Хорошо хоть, икры полно на базаре. Надо быть всем вместе, Карлуша, – повторила она не раз уже говоренное в последнее время. – Ну и что, если комиссары? Мы же не буржуа. Ничего они нам не сделают.

– Может быть, не сделают, – привычно согласился с женой Тиборг. – А жизни здесь не будет. Здесь будут резать друг друга.

– У вас же на нефтепромыслах не режут, ты сам говорил.

– Да. – Карл Иванович вдумчиво жевал жареную рыбу. – На промыслах мусульмане и армяне не дерутся. Но и не работают. Рабочие сидят в будках и… как это по-русски… гоняют чаи. Или слушают крикунов на митингах.

– Крикунов! – вставила Наденька, надув розовые губки. – Это революционеры, папа.

Она несколько раз тайком убегала из нобелевского уюта на ближние нефтеперегонные заводы – там митинговали, и возносилась над толпой «каторжная» черная борода Григория Калмыкова, недоучившегося студента. Как он говорил! Как громил мировую буржуазию! Надя восторженно слушала, ей Гришенька казался новым Робеспьером, даром что, в отличие от грозного якобинца, не брил бороды и не носил парик.

– Надя, я хотел тебе сказать. Не надо выходить из дому.

– Вот еще!

– Папа прав, Надюша. Не смей убегать! Слышишь? Надо переждать трудное время.

– Надо уехать, пока пароходы ходят в Красноводск, – сказал Карл Иванович. – Я слышал, Манташев собирается уехать. И Шибаев собирается. Разумные люди уезжают.

– Кончилось царство Нобелей и Манташевых, – вдруг выпалила Надя застрявшую в памяти калмыковскую фразу.

– И что же теперь будет? – поднял на нее Тиборг вопрошающий взгляд. – Царство анархии? Царство этого… как его… Шаумяна? Говорят, скоро придут турки и будут резать армян.

– Турок в Баку не пустят, – сказала Анна Алексеевна. – Придут англичане и не пустят турок. И восстановят порядок.

Она не свое мнение выражала, а то, что говорили у Стариковых. Большая стариковская родня, заводская, техническая интеллигенция, возлагала надежды на англичан, которые, конечно же, заинтересованы в том, чтобы бакинской нефтью распоряжались законные владельцы, а не российские бунтовщики и не турки. Выжидали Стариковы. Пришлось выжидать и Тиборгу, хоть и не по душе ему были запутанные бакинские дела.

Беспокойная весна сменилась огнедышащим летом. 1 июня Бакинская коммуна декретировала национализацию нефтепромыслов, а затем и нефтеналивного флота. Начался усиленный вывоз нефти в советскую Россию. А нефтепромышленники покидали Баку. Вместе с нефтью утекали и капиталы. «Промысла и заводы теперь принадлежат трудовому народу! – гремело на митингах. – Вам, вам, товарищи!» Рабочие, однако, неясно представляли, что делать со свалившейся на их непросвещенные головы собственностью. Киром – нефтяной землей – сыт не будешь, керосином, то же самое, жажду не утолишь. Продовольственный аппарат коммуны пытался наладить снабжение продуктами, но безуспешно: в городе царила невероятная спекуляция, фунт хлеба продавали за семь-восемь рублей, еще больше драли за фунт риса. В июне сгорел главный продовольственный склад. С запада к Баку подступали турки. Эсеры в Совете потребовали пригласить англичан для отражения турок. (Ходили разные слухи о количестве штыков у отряда генерала Денстервиля, который на автомобилях прикатил из Багдада, отнятого англичанами у турок, через всю Западную Персию в порт Энзели на южном побережье Каспия. По-разному оценивалось число штыков и пушек у Денстервиля, одно было ясно: не как сторонний наблюдатель заявился он в Энзели.) Шаумян, выполняя волю Москвы, категорически возражал против приглашения британского империализма. Он и полковнику Бичерахову, в начале июля прибывшему с тысячным казачьим отрядом из Персии, отказывал в доверии: сомнительная личность. Но у Совета выбора не было, пришлось пригласить Бичерахова командовать красными войсками. Бичераховские части остановили турок, но 18 июля вдруг начали беспричинно, без давления противника, отходить, а вскоре и вовсе оголили фронт, ушли на север, к Петровску.

В этих же числах в Баку прибыл морем красноармейский отряд Петрова – восемьсот человек, включая матросов-артиллеристов с короткоствольными пушками. Мортиры, поставленные на Петровской площади, между набережной и зданием наркомпроса, оглушали бакинцев резкими хлопками выстрелов. Турки, окопавшиеся близ Грязевого вулкана, отвечали редкой, не прицельной стрельбой. Над городом рвались, выбрасывая желтоватые облачка дыма, турецкие гранаты. Бакинцы ходили смотреть на сбитый шальным снарядом угол какого-нибудь здания.

Жаркое, жаркое стояло лето, и события в Баку развертывались стремительно, словно в дурном синематографе.

30 июля произошло последнее драматическое заседание Совета. Переругались до крайнего предела. Совнарком опубликовал декларацию, обвиняющую эсеров и дашнакских военачальников в предательстве, в приглашении англичан вопреки запрету из Москвы. Комиссары сложили власть. Бакинская коммуна пала.

Правые и дашнаки сформировали коалиционное правительство под названием «Диктатура Центрокаспия». Фактически осуществляла власть директория из пяти лиц.

13 августа комиссары и отряд Петрова погрузились на суда и отплыли в Астрахань, но канонерки директории нагнали медлительные пароходы у острова Жилого и заставили вернуться в Баку. Комиссаров арестовали и увезли в Баиловскую тюрьму. Остальные, в их числе и Григорий Калмыков, сидели под стражей на пароходах, ставших на якорь близ острова Нарген.

(Этот голый, без растительности, остров, торчащий из синей воды у выхода из Бакинской бухты, хорошо знаком бакинцам, он на виду у каждого, кто выйдет на Приморский бульвар. Но как раньше, так и теперь он закрыт для посещений. Это остров-тюрьма. В те времена, о которых идет речь, на Наргене был лагерь для австрийских военнопленных. После Брест-Литовска пленных выпустили, австрийцы и венгры съехали с Наргена, растеклись по Закавказью, устремились в Закаспий, многие вступили в красноармейские отряды, действовавшие в Туркестане.)

Голодно было в Баку. Остановилась городская конка: нечем было кормить лошадей. Но в душных чайханах по-прежнему неторопливо распивали крепко настоянный чай с сахарином, обсуждали положение, гадали, появится ли в городе, с приходом англичан, шоколад (известно ведь: где английские солдаты, там и шоколад). В ресторане лучшей гостиницы «Новая Европа» гремела музыка, там бражничали нувориши-спекулянты, офицеры директории, бойцы армянских батальонов, самовольно ушедшие на отдых с передовых позиций. Хаос нарастал, и никто не знал, что ждет впереди.