Владимир Щербаков - Чаша бурь. Научно-фантастический роман

Я намеренно погасил спор, который мог увлечь всех и увести в сторону этрусских проблем. Марина Александровна неожиданно рассказала о двух школьниках, которые ехали из Риги в детский санаторий, а попали в Шамбалу.

— Но это уж извините, почтеннейшая Марина Александровна, совсем, совсем не то! — воскликнул Чиров, сделав такое движение рукой, точно собирался отвести от себя нечто невидимое, но опасное.

— Почему же не то, Николай Николаевич, — скороговоркой возразила женщина. — Ехали школьники, вдруг в поле показался белый всадник, приблизился к поезду и выпустил из лука стрелу. А стрела попала в окно купе, где были Гена и Лена, и к наконечнику ее приколота записка: «Гена и Леночка, вас ждут в Гоби, в Шамбале». Почему это вас удивляет?

— Но помилуйте, почтеннейшая Марина Александровна! — опять воскликнул Чиров, и я отметил про себя, что слово «почтеннейшая» он произносит в таких вот случаях. — Помилуйте, какая Шамбала, какой белый всадник?!

— Ну как же, Николай Николаевич, вы Этрурией занимаетесь? И думаете, что другие не могут Шамбалой интересоваться? А ведь это страна мудрых отшельников в гобийской пустыне.

— Могут, — тихо, почти про себя, сказал муж Марины Александровны.

— За Шамбалу и Этрурию! — произнес находчивый аспирант и поднял бокал.

Весельчак этот Борис. Из карманов модного светло-коричневого пиджака он извлек разноцветные шарики пинг-понга, и они замелькали в его руках так, что трудно было сосчитать их и рассмотреть, как они исчезали, когда он заканчивал один номер и начинал следующий, не менее занятный. Шарики были окрашены в яркие цвета фосфоресцирующими красками. Он запросто глотал их, забрасывал в пустые бумажные кружевца шоколадного набора, оставлял их поочередно на горлышке золотой ликерной конфеты, и они не то парили над ней, не то вращались, едва касаясь фольги, и затем попадали снова к нему в руки. Хлопнув в ладоши, Борис собирал шарики, разбежавшиеся по столу, заставлял их мелькать перед нашими изумленными глазами все быстрее, и вот они дружно исчезали, растворялись в голубоватом от табачного дыма воздухе гостиной.

И тут я открыл его секрет: шарики были окрашены так, что смесь цветов давала белое пятно, как в школьном опыте с вращающимся кругом, когда краски набегают друг на друга и глаз воспринимает лишь сероватую массу. Я прикинул скорость, с которой надо было манипулировать шариками, и поразился ловкости рук археолога.

— Браво! — громко сказала Людмила, и в карих глазах ее я увидел отражение мелькавших над столом шариков.

Мгновенье, другое — и остался один-единственный серебристый шарик, и Вадим показал его нам, положил на стол, и мы увидели, что это круглая шоколадная конфета в обертке. К ней стремительно протянулась белая красивая рука с тонким запястьем, украшенным браслетом, и накрыла конфету. Людмила развернула фольгу, показала шоколад и в следующую минуту, к удовольствию аспиранта, угощала конфетой черного пуделя, послушно жавшегося к ее ногам.

Доцент Имаго собственноручно достал со шкафа виолончель, сознавая, что эта привилегия в доме Чирова принадлежит именно ему. Виолончель была торжественно передана Валерии. Она сняла с нее потертый балахон с крупными костяными пуговицами, смычок заскользил по струнам, длинные сильные ее пальцы прижимали струны к грифу. Звучал Тартини, но сейчас он был каким-то домашним, задумчивым, был он послушен движениям рослой круглолицей барышни в вельветовых брюках цвета сентябрьских листьев, в просторной светлой блузке с жемчужными круглыми пуговицами.

Мы расправлялись с многослойным «наполеоном», который приготовила Валерия, и он осыпался на тарелку.

Валерия окончила музыкальную школу, потому что этого хотела ее мать, покойная супруга Чирова. Но сам Чиров не принимал всерьез это музыкальное увлечение. Более того, он посоветовал дочери поступить в авиационный, что та сделала с восторгом. Свысока смотрела она на студентов пищевого, выходивших к троллейбусной остановке с другой стороны Волоколамки. Первые два-три года ей нравилась эта игра в авиаторов. Потом она охладела к будущей профессии.

Я побаивался, что Николай Николаевич не сдержит слова, данного мне, и расскажет об этрусских табличках именно сегодня, в присутствии Марины Александровны. Мне казалось, что это случится вот-вот, в следующую минуту. И потом Чиров с доброй улыбкой скажет мне: «Извини, брат, не утерпел, да и разве не имею я права рассказать об этом в день моего рождения?» Вот почему я все время переводил разговор на темы, далекие от истории, и аспирант с иронией поглядывал на меня, словно знал истинную причину. Лицо его уморительно морщилось, он порой делал мне какие-то знаки и хватался за голову, точно давал мне понять, как он мне сочувствует. В этот вечер я был близок к тому, чтобы возненавидеть аспиранта.

Невесть откуда в руках его появился альбом с изображениями этрусских древностей. Этот альбом он раскрыл на странице, которая не могла не привлечь всеобщего внимания. Цветное фото воспроизводило фреску на стене этрусской гробницы. За столом, уставленным яствами, расположились пирующие, слуги разносят еду и питье, собаки под столом грызут кости, поодаль — флейтисты и танцоры. Лица на фреске необыкновенно живые, художник уловил мгновенное их выражение, как много позже удавалось это Франсу Хельсу.

— Что изображает сия картина? — с нескрываемым лукавством спросил аспирант.

— Пир, конечно, и превеселый! — раздался голос Валерии.

— Дочь моя права, — пояснил Чиров. — Но не будем морочить голову гостям. Да, это пир. Но в центре, как я полагаю, сидит все же покойник. Я узнал его по страусовому яйцу в руке. Вот он, показывает пирующим яйцо символ бессмертия, возрождения, начала начал. Слово «яйцо» по-этрусски звучит так: «яис». И почти также звучит слово «бог», «начало начал».

— Покойник со страусовым яйцом в руке, ха-ха! — не к месту рассмеялся доцент Имаго. — На пиру по случаю собственной кончины. Что может быть гениальнее!

— Готов поспорить с вами, Николай Николаевич, — вкрадчиво заметил аспирант. — Яйцо и бог разные для этрусков вещи и понятия.

Чиров нахмурился. Борис хотел, очевидно, продолжить свою мысль, но тут же замолчал. Всем своим видом он старался показать: вот, мол, как я осведомлен, с самим Чировым готов поспорить, но не буду этого делать — из уважения к моему учителю.

Во время этого научного разговора муж Марины Александровны уснул, свесив голову на грудь, и гости начали потихоньку расходиться.

ИЗ ДНЕВНИКА

Сначала на меня дохнуло холодом межзвездного пространства, и я с изумлением обнаружил, что до чужих планет можно дотянуться рукой. О жизни собственного отца я узнал от инопланетянки, моей сестры.