Владимир Васильев - Антарктида online

– Вслух! – потребовал из угла настырный дискант.

Строго говоря, и.о. начальника станции имел полное право не знакомить никого из подчиненных с содержанием любых радиограмм. Вспомнил ли «Е в кубе» об этом в данную минуту или нет, осталось неизвестным. Впоследствии он объяснял свое несолидное поведение крайним изумлением. Во-первых, он с хлопком закрыл рот, во-вторых, громко икнул, а в-третьих, приблизил листок к глазам, словно страдал близорукостью, и покорно и медленно начал читать вслух, выделяя каждое слово:

– «Амундсен-Скотт. Подавляющим большинством поддерживаем российских и австралийских коллег и просим сообщить условия присоединения к Свободной Антарктической республике. Желателен скорейший обмен представителями для координации совместных действий. Можете ли принять самолет? Дайте метеосводку, сообщите состояние ВПП. Готовы вылететь немедленно. Мак-Мёрдо поддерживает. Уоррен, Тейлор».

Дальше Ерепеев читать не смог. Скомкав бумагу в кулаке, он ринулся вон из холла, и всем слышен был его дробный галоп вверх по лестнице. Хлопнула дверь тамбура. Вне всякого сомнения, и.о. начальника станции помчался в епархию Непрухина лично проверить поступающие от иностранных коллег сообщения.

В наступившей тишине кто-то вдруг оглушительно расхохотался, и хохот этот был дик и жуток, как крик филина в кромешной ночи.

Ошалевшие люди вскакивали с мест. Загремели по дощатому полу отодвигаемые стулья. Вмиг стало шумно и тесно, словно холл съежился, испугавшись криков:

– А Дейвис? Дейвис что?

– Да почти что то же самое! – завопил Непрухин, перекрывая общий гвалт. – А кроме того, они восхищаются нами, а также двумя своими соотечественниками – Шеклтоном и Макинтошем, значит. И тоже спрашивают насчет ВПП…

От общего вопля с потолка что-то посыпалось.

– Ну надо же! – хохотал, подвывая и колыхаясь, завхоз Недобитько. – У-у… у всех одни и те же мысли! У американцев, у австралийцев, у наших… У-у-у… у меня, признаться, тоже были, но не решился… Теперь… у-у… не попаду в отцы-основатели нации антарктов…

– Попадешь! – орали ему в ухо. – Памятника тебе, правда, не поставят – вот этим двум идиотам поставят, а тебе нет, – зато твое пузо, может, на барельефе изобразят, знаешь, бывают такие многофигурные штуковины вокруг цоколя…

И еще многое кричали ошалевшие люди с вытаращенными глазами и хлопали друг друга по спинам, возбужденные и несолидные, как дети или болельщики. С шаткого столика спрыгнул узорчатый графин цветного стекла и распался на осколки с мерзким бутылочным звоном. Как видно, на счастье.

– Не может быть, – потерянно бормотал забытый всеми Ломаев, обращаясь преимущественно к своей бороде, поскольку никто из присутствующих его не слышал и уже давно не слушал. – Бред какой-то. Нет, так не может быть, так попросту не бывает…

Глава седьмая

Ответ Керзону

«Не знаю, у кого как, а у меня не было и нет сомнений: не сломай Типунов руку – сидеть бы мне и Игорьку под арестом до первого рейса на Большую землю. Тем бы дело и кончилось, это я вам говорю. Пошумели бы и успокоились. И коллеги-иностранцы успокоились бы, пойди мы на попятный. И вообще все понемногу успокоилось бы. В общем, Троеглазов получил из родного института Арктики и Антарктики втык и внушение: разобраться, принять меры и доложить. Раздраженная телеграмма была подписана всего-навсего директором ААНИИ, а послал ли он ее по своей собственной инициативе или дождался пинка сверху – то темный лес. Лично мне это не очень интересно. Важен факт: сразу после радиограмм от американцев и австралийцев было принято сообщение из Новолазаревской: Троеглазов, настроенный свирепо, требовал, разносил и грозился карами. Правда, обращался он при этом к Типунову, все еще пребывавшему под наркозом в медпункте.

Субординация! Ясное дело: будь Типунов здоров и вменяем, он щелкнул бы каблуками и мигом навел порядок. Всем известно, что такое начальник среднего звена – трансмиссия с гидроусилителем, дабы стучать кулаком, если сверху погрозили пальцем. И Троеглазов такой же. Так что еще оставалась возможность объявить все глупой шуткой, наказать виновных и о шутке забыть. Но… не сложилось.

Разумеется, наказаны были бы все, а не только мы с Непрухиным. Типунов как начальник станции – в первую голову. Тем охотнее он стал бы чинить расправу… не окажись лед таким скользким. Что до Ерепеева, то он какое-то время пребывал просто-напросто в прострации, не зная, что делать, – ну и дождался следующей радиограммы. Уже с Большой земли.

Она была страшна, эта радиограмма. Меня и Непрухина в ней объявляли изменниками Родины, сепаратистами и отщепенцами. Говорилось о попустительстве и пособничестве. Большая земля клятвенно уверяла, что все сестры получат сполна свои серьги и виновные обязательно понесут суровое наказание. Более того, намекалось, что в скандальной хулиганской выходке (если это только хулиганство, а не нечто большее!) виновны, хотя и в разной степени, все, без исключения, зимовщики, коим и предлагалось смягчить свою вину такими-то и сякими-то мерами. Прошу заметить: всего лишь смягчить вину, а не оправдаться полностью! Вот так.

А в чем, спрашивается, должны были оправдываться Ерепеев, Жбаночкин, Нематодо и все остальные? В том, что мирно спали, вместо того чтобы денно и нощно держать нас с Игорьком и австралийцами на мушке?

Даже я, один из прямых виновников, озверел с этой радиограммы. Карать-то карай, но не всех чохом! Что еще за коллективная ответственность, ровно в чингизовой Орде?

А главное, эта радиограмма помимо обычной связной частоты пошла в вещательном диапазоне КВ на весь мир. Открытым текстом. Хуже того: она была подхвачена повсеместно и не раз звучала в эфире как на родном русском, так и в переводах на английский, немецкий, французский и, кажется, даже китайский. Кто-то из наших перенастроил спутниковую тарелку, и теперь в кают-компании постоянно толпился праздный народ, обсуждающий свежие новости Си-эн-эн. Наша слава оказалась столь же сомнительна, сколь и ослепительна. Наверное, за все время с того дня, когда Беллинсгаузен наткнулся на «матерой лед», об Антарктиде не было сказано столько слов, сколько за один только день. Были забыты похороны всемирно знаменитой поп-звезды, подавившейся на концерте микрофоном. В кают-компании яблоку негде было упасть. А затем…

А затем на экране возник наш президент и в краткой энергичной речи дал суровую оценку «антарктическому инциденту», как это теперь называлось. Решительно отмежевываясь от «полярно-экваториальной нелепицы», Россия осуждала тех, кому она на руку, призывала не ловить рыбку в мутной водице и очень, очень настойчиво обещала наказать виновных, попадающих под ее юрисдикцию. С более пространным, однако выдержанным в тех же непримиримых тонах заявлением вскоре выступил министр иностранных дел.