Федор Чешко - Витязь Железный Бивень

— Да уж спрошу, — сказал он. — Сколько надобно засыпать гремучей пыли в проклятую трубу, чтоб гирька из нее летела далеко и убойно?

Выражение Гуфиного лица уже не различалось в мерцающем свете, однако Леф готов был поклясться, что старуха выпучила глаза.

— Да с пол моей горсти... Там в мешке с зельем хранился этакий горшочек — если им зачерпнуть, то получалось в самый раз. А к чему это?..

— Погоди, — оборвал ее Торк. — Еще не твой черед спрашивать. Скажи-ка, сколько пыли оставалось в мешке, который серые прикопали под твоим очагом?

— Да раза на три от силы. А к чему?..

— А к тому. Я, конечно, об этом зелье знаю только из ваших с Нурдом рассказов. Нурд вроде говорил, что чем плотнее заколачиваешь его в трубку, тем больше получается грохоту и тем дальше улетает гирька. Так?

— Ну, так.

— А труба (она хоть и железная, но не шибко крепкая на вид) все же остается целой, так?

— Ну, так. Да чего ж ты?..

— А того. Ты, старая, теперь очень хорошо подумай да и ответь: достаточно ли было тех полутора горстей пыли, что оставались в мешке, чтобы аж этак разворотить твою землянку?

Конечно, лучинный огонек совершенно случайно погас именно при этих словах охотника. И все же Лефу сделалось не по себе. Вышло так, будто лучина погасла от страха. Чушь, конечно, лучины бояться не умеют... Но ведь, к примеру, и Ларду мало что напугать способно, а когда смутно различимые лица канули в ожидаемую, но все-таки показавшуюся внезапной тьму, девчонка ойкнула и судорожно вцепилась ледяными пальцами в Лефов локоть. Только, наверное, испугала ее не похожая на дурное предзнаменование гибель света — просто Ларда сразу поняла жуткий смысл родительского вопроса. И Гуфа сразу сумела разгадать этот смысл, она тоже испугалась, да не на шутку — иначе отчего бы так дрожать ее голосу?

— Ты думаешь... Думаешь, они смогли...

— Да не думаю я — знаю. — Торк казался совершенно спокойным (оно и понятно: у него было время осознать новости и привыкнуть к ним). — Солнца за четыре до вчерашнего серые пригнали к той заимке, что на Лесистом Склоне, две телеги — не то из Черноземелья, не то откуда-то ближе. Нескольких наших мужиков послушники подрядили сволакивать с телег и перетаскивать через заимочную ограду нелегонькие тюки — тюки эти пылили и мазались черным, словно были в них толченые уголья. Причем мужикам-таскунам велели быть наготове: скоро понадобится вынимать все тюки обратно. И в ту же пору тамошний старший брат похвалялся, будто опять-таки Бездонная так страшно покарает хулителей, засевших в бывшей Первой Заимке, что даже в самых дальних общинах услышат грохот и почувствуют, как вздрогнет земля.

Он замолчал. Остальные тоже молчали. Леф слышал лишь трудное дыхание Ларды — девчонка словно бы только что на крутую горку взбежала. Потом Торк спросил:

— Как думаешь, старая, откуда бы это они?.. Может, Древняя Глина?

— Древняя Глина... — Гуфа выговорила это, как обычно выговаривают бранные словеса. — Древняя Глина...

Ведунья прокашлялась и вдруг принялась монотонно бормотать:

— ...Еще в неуважении красного цвета уличены мною пастух общинного стада Логт и его женщина Вута, и его же малолетние дети. В утро давешнего праздного дня сам я слышал, как упомянутый Логт, против воли Всеужасающего ковыряясь на своем огороде, говорил: все послушники и все старшие над ними — лукавые лодыри; они-де потчуют нас страшными сказками, чтоб мы потчевали их брюквой да патокой. А баба его говорила: выдумали-де назначить праздный день в самую огородную пору. И еще говорила: не то дурни они, не то нарочно хотят нам голодной зимы, а только пусть им — это она о носителях красного цвета говорила — пусть, значит, им каждый кусок зимой поперек брюха станет. А малолетние их дети слушали и увеселялись противным для уха смехом...

Гуфа запнулась, переводя дыхание, но никто ничего не успел спросить, потому что она сразу же забубнила опять:

— ...И Великий Всеужасающий, Пожиратель Солнца и Отрыгивающий Звездами, сказал: я велик, вы же все — которые на двух ногах, и которые на четырех, и которые с крыльями — одинаково прах и тлен, смрада моего недостойный; хоть есть среди вас те, кому жалую я носить красное, ибо они лучшие из вас и достойны смрада моего...

Леф уже начал всерьез опасаться за старухин рассудок (да и Торк с Лардой наверняка тоже заопасались), как вдруг ведунья заговорила по-обычному.

— Небось думаете, что это я умишком протухла от нынешних новостей? — спросила она с ехидцей. — Коли впрямь думаете так, то зря. Это я вам Древнюю Глину рассказывала. Многое множество досок, и на всех вот эдакое. Так что вряд ли Истовые могли дознаться из них о тайне гремучего зелья.

— Однако же откуда-то они эту тайну знают. Может, на Первой Заимке хранится не всё? — предположил Торк.

— Может, и так, — хмыкнула старуха. — Только думается мне, что теперь уже нет особой важности, как да откуда.

Снова все замолчали. Леф ощупью нашарил Лардину руку, стиснул тихонько, и девчонка не вырвалась. Только уж лучше бы она вырывалась, лучше бы наговорила каких-нибудь обидных дерзостей или даже ударила — все показалось бы парню лучше, чем эта вялая неподвижность безразличных холодных пальцев.

Эх ты, наследник капитанской чести с четырьмя именами! Себя-то пожалеть не забыл, а ее? Думаешь, это тебе сейчас хуже всех?

Никто ей не объяснял, что за внезапная хворь скрючила тебя там, возле полуободранной туши хищного, только Ларда и без объяснений все поняла: слишком боялась она этого, случившегося, чтоб не узнать. Да еще и пластинка твоя проклятая... Вот, значит, какова была та «всем глупостям глупость», на которую почти готова была решиться взбалмошная Торкова дочка! Значит, тогда, во Мгле, приметила-таки, как ты зарывал оберег своей памяти, выкопала его тайком и все время таскала при себе. Таскала и мучилась: отдать — не отдать... А когда уже без малого отважилась ради всех сущих в Мире жертвовать единственной своей надеждой на счастье, оказалось, что даже этой жертвы ей не дано.

Наверное, до смерти будут помниться Лардины глаза, увиденные сквозь кровавое мельтешение пробуждающихся теней нездешнего мира. И тогдашний невероятный прыжок старой ведуньи тоже запомнится до Вечной Дороги. Неужели Гуфа не поняла, что сбылось-таки ею же напророченное; что маленький глупый Леф, который тебе и Незнающий, и певец, и воин, все вспомнил сам? Не могла старуха этого не понять, никак не могла. Но тогда почему она не позволила Ларде выкинуть ставшую никому не нужной проклятую блестяшку? Хуже хищного кинулась, в последний миг выхватила ее из девчоночьего кулака — почему? Ну почему же, почему по обе стороны проклятой Мглы продолжается одна и та же пытка вопросами, на которые, словно в злую издевку, никто не желает давать ответа?!