Зиновий Юрьев - Люди и слепки

– Нет. Лопо, – как можно мягче сказал я. – С тобой так не будет. Ты еще увидишь и Заику, и других.

– Разве она тоже идет в Первый корпус? – спросил Лопо, и лицо его на мгновение потеряло выражение отрешенного спокойствия.

– Нет, ты увидишь ее не здесь.

– А, я понимаю. Мне дадут здесь твердую ногу. Про-тез…

– Нет, не беспокойся. Все будет хорошо. – В горле у меня стоял комок, и я никак не мог проглотить его. Я повернулся к доктору Грейсону. – Я вам больше не нужен?

– У меня к вам еще одна просьба. Через четверть часа мы начнем инсценировку операции и вызовем сюда мистера Клевинджера. Вы встретите его и посидите с ним в прихожей. Скажите, что состояние его сына резко ухудшилось и пришлось срочно делать операцию.

В голосе доктора Грейсона звучало беспокойство. Священный Алгоритм, и этот человек совсем еще недавно владел моей волей, командовал мною…

Я вышел из операционной и уселся в кресло. Я не выспался, голова гудела, но я был полон торжествующей легкости. Потом, потом я буду думать, как все это случилось, а сейчас я был свободен. Дьявольская эта вещь, темная сурдокамера, если с ее помощью, без побоев и пыток, они сумели заполонить мой разум и командовать мною, как заводным человечком. Отцы-программисты, неужели это я шпионил за несчастным пареньком, которого одичавшая в здешнем аду простая женщина научила говорить и прятать глаза от людей? Мне было бесконечно стыдно, но стыд не тяготил, он очищал меня, как поток кармы.

Я подумал, что более удобного времени для погружения в гармонию у меня не будет. Теперь же я сумею погрузиться в гармонию быстро, и карма смоет всю накопившуюся во мне грязь.

Я закрыл глаза и начал расслабляться, волна мягкой теплоты поднималась от самых кончиков пальцев. Еще минута, и я отыщу свое место в гармонии, окунусь в ток кармы. О, как я буду купаться в ней, как буду подставлять ей каждую клеточку!

И вдруг я почувствовал, что не могу отрешиться. Перед глазами у меня стояло лицо Лопо. Значит, я не готов к погружению. Это очень опасное состояние. Пактор Браун говорил: «Погружение – эта та духовная пища, без которой нельзя обойтись. Но если уж ты начинаешь обходиться без нее, вряд ли ты скоро почувствуешь голод».

И все же в отличие от предыдущих дней, когда я тоже не мог погрузиться, сегодня я не испытал шока. Не было почему-то ощущения потери. К своему удивлению, я почувствовал, что не исчезло даже странное ощущение торжествующей легкости.

Когда-то я уже испытывал такое ощущение. Когда-то давно. Совсем давно. Отец уже умер.

Я остался совсем один. Мать не замечала меня. Я тосковал по отцу, а она – так мне казалось – не могла простить ему нашей жалкой квартирки, долгих месяцев болезни, молящего и жалкого взгляда.

Я жил тогда практически на улице, и асфальтовый мир был единственным миром, который я знал.

Был жаркий летний день. Воздух был густой, и смрад обладал физической плотностью. Я сидел у пожарной лестницы. Мне не хотелось жить. Я думал о том, что нужно схватиться за ржавое железо лестницы, подтянуться – нижней ступеньки не было, – залезть повыше и броситься вниз. И все. Мать, наверное, и не заплачет. А Джои пожмет плечами. «Так и не заплатил», – скажет он и подмигнет неизвестно кому своим единственным жестоким глазом. Я должен был ему семнадцать НД, и не было во всем мире человека, который мог бы дать мне эти НД или спасти меня от Джои. Я мысленно уже в двадцатый раз бросался с лестницы вниз и ощущал на лице последний, страшный удар воздуха, когда на голову мне вдруг опустилась рука.

– Ты чем-то расстроен?

Я поднял глаза и увидел маленького человека в одежде пактора. Он улыбнулся мне, и прикосновение его руки словно отняло у меня часть страха. Это был пактор Браун, и я пошел за ним, как увязавшаяся собака. Я, поняв, что он не прогонит меня и мне не нужно будет отдавать одноглазому Джои семнадцать НД, я испытал чувство торжествующей легкости.

«Нет ничего слаще, – сказал мне потом пактор Браун, – чем чувство невыполненного долга. Или неотданного».

Послышались быстрые шаги. Я открыл глаза. Генри Клевинджер в отличие от меня успел побриться и причесаться. Готов спорить, что и в день страшного суда он явится чисто выбритым, тщательно одетым и нетерпеливым. «Меня, кажется, кто-то звал. Какой-то трубой. В чем дело? Я тороплюсь. Ах, страшный суд? Нельзя ли побыстрее?»

– В чем дело, вы не знаете? – спросил он меня.

– Садитесь, мистер Клевинджер. Во время нашего свидания у вас в доме, если не ошибаюсь, – вы тоже меня приглашали сесть. – На мгновение в его глазах промелькнул испуг, но тут же исчез. – Садитесь, садитесь. Доктор Грейсон просил меня встретить вас, потому что все остальные заняты.

– В такое время… – пробормотал Клевинджер и посмотрел на часы, но я заметил, что он уже потерял долю своей самоуверенности. – Что же случилось? Что-нибудь с Оскаром?

– Да. Ночью ему стало хуже. Что-то со второй почкой. Возникла опасность, и операцию решили сделать незамедлительно. Она уже идет.

– Как? – подпрыгнул Генри Клевинджер, но подпрыгнул как-то респектабельно, элегантно. Я бы так не смог подпрыгнуть, если бы даже тренировался месяц.

– Очень просто.

– И…

– Пока я знаю столько же, сколько и вы. Генри Клевинджер откинулся в кресле и искоса посмотрел на меня. Должно быть, он решил, что обязан передо мной извиниться, потому что откашлялся и сказал:

– Мистер Дики, я, разумеется, понимаю, что наше прошлое свидание у меня в доме было… Но вы должны понять… Дело касалось не только меня, но и доктора Грейсона и всего этого места. – Он сделал широкий жест рукой.

– Я прекрасно понимаю. Все это, право, пустяки. Меня усыпили, перевезли сюда, месяц держали в камере без окна… Стоит ли говорить о таких мелочах?

– Мистер Дики, я обладаю кое-каким влиянием в Первой Всеобщей Научной Церкви и надеюсь, что смогу в будущем быть вам полезен… Было бы грустно, если бы вы не смогли подняться выше личной обиды. Поверьте, я вполне искренен с вами. Я не смог бы кривить душой в минуты, когда за стеной оперируют моего сына.

Я посмотрел на Генри Клевинджера. Священный Алгоритм, сколько в нем было уверенности в своей правоте, сколько благородства! В минуты, когда за стеной лишают жизни человеческое существо, купленное за деньги. И если на самом деле все не так, меньше всего в этом виновен сам Клевинджер.

Удивительно все-таки эластична наша Первая Всеобщая, если в ее лоне прекрасно устраиваются Клевинджеры… «Я обладаю кое-каким влиянием в Первой Всеобщей…» И ведь действительно, наверное, обладает…

И тут я сказал себе: «Хватит, Дин Дики. Ты все-таки забываешь, что человек, сидящий перед тобой, потерял сына. Он не знает об этом сейчас, но он узнает…»