Роберт Хайнлайн - Шестая колонна. Дети Мафусаила

— Очень рад это слышать, доктор, — сказал Ардмор. — В конечном счете одно это принесет человечеству, может быть, больше пользы, чем любое военное применение эффекта Ледбеттера. Но какое отношение это имеет к организации филиала нашей церкви в Денвере?

— К этому, возможно, и не имеет. Но я позволил себе дать указания Ширу переделать один портативный излучатель, чтобы любой из наших агентов, не имея в руках ничего, кроме посоха, мог исцелять больных. Я думаю, стоит подождать, пока Шир не переделает таким же образом посохи Томаса и Хау.

— Я думаю, вы правы, если это не займет слишком много времени. А можно посмотреть, как его переделали?

Шир продемонстрировал посох, над которым работал. Внешне он ничем не отличался от прочих: это был шест почти двухметровой длины, увенчанный резным набалдашником в форме куба с ребром сантиметров в десять. Грани куба были окрашены в те же цвета, что и стены храма. Причудливые золотые завитушки, арабески и рельефные фигурки на поверхности набалдашника и самого посоха скрывали рукояти управления излучателем, встроенным в куб. Не изменив внешний вид посоха, Шир всего лишь добавил в излучатель дополнительную схему, позволявшую ему генерировать излучение на всех частотах сразу, кроме тех, что смертельны для позвоночных. Для этого нужно было только нажать на определенный золотой листок на поверхности посоха. Над конструкцией посоха и его оформлением Шир и Грэхем бились долго, стремясь к тому, чтобы украшения и скрытый среди них излучатель составляли единое целое. Они прекрасно сработались, и неудивительно, ведь способности у них были сродни: художник всегда на две трети мастер-ремесленник, а ремесленник в душе всегда отчасти художник.

— Я бы вот что еще предложил, — сказал Брукс, после того как все осмотрели посох и познакомились с его действием. — Нужно, чтобы этот новый эффект был посвящен Тамар, Властительнице Милосердия, и чтобы загорался ее цвет, когда будет включен излучатель.

— Правильно, — согласился Ардмор. — Хорошая идея. Приводя в действие посох, нужно, чтобы он всякий раз светился тем цветом, что закреплен за соответствующим богом, к которому мы якобы взываем. Давайте установим такое правило. И пусть они ломают голову, как обыкновенный свет может творить чудеса.

— Зачем заниматься всей этой ерундой? — спросил Кэлхун. — Все равно паназиаты не догадаются, как у нас это получается.

— По двум причинам, полковник. Прежде всего, таким способом мы наведем их на ложный след и введем в заблуждение их ученых, когда те попытаются раскрыть нашу тайну. Не надо недооценивать их способностей. Но еще важнее психологическое действие, которое это окажет на людей, чуждых науке, — и желтых, и белых. Если что-то похоже на чудо, все думают, что это и есть чудо. Научными чудесами обыкновенного американца не удивить, он к ним привык и считает в порядке вещей: «Ну и что, подумаешь? Вам за это и платят». Но добавьте к этому пару дешевых эффектов и дурацких заклинаний, а главное не заикайтесь о науке, — и он будет потрясен. Чисто рекламный трюк.

— Ну ладно, — сказал Кэлхун, явно не желая продолжать разговор, вам, конечно, лучше знать — у вас, по-видимому, большой опыт по части того, как дурачить публику. Я над такими вещами никогда не задумывался, мое дело — настоящая наука. Если я больше вам не нужен, майор, я пойду, мне нужно работать.

— Конечно, полковник. Конечно! Продолжайте свою работу, она для нас важнее всего. — Но когда Кэлхун вышел, Ардмор задумчиво добавил: и все-таки не понимаю, почему психологию масс нельзя считать наукой. Если бы кто-нибудь из ученых в свое время взялся всерьез исследовать то, что прекрасно знает из опыта любой рекламный агент или политик, мы бы, может быть, теперь не оказались в таком положении.

— Кажется, я мог бы вам ответить, — скромно заметил доктор Брукс.

— Что-что? А, конечно, доктор. Что вы хотите сказать?

— Психологию не считают наукой, потому что там все слишком сложно.

Ученые мыслят упорядочение и любят ясность. Таких областей знаний, где ясности не хватает, они стараются избегать, а тяготеют к тем, где ее внести сравнительно легко — например, к физическим наукам. И получается, что в более сложных предметах предоставляется разбираться практикам. Например, есть достаточно строгая наука термодинамика, но вряд ли в ближайшие годы появится наука психодинамика.

Уилки повернулся к Бруксу:

— Вы в самом деле так считаете, Брукси?

— Конечно, мой дорогой Боб.

Ардмор постучал по столу.

— Это очень интересная тема, и я с удовольствием продолжил бы вашу беседу, но сейчас хватает дел поважнее. Вернемся к нашей церкви в Денвере, — у кого есть еще какие-нибудь предложения?

Глава 6

— Очень рад, что мне не придется этим заниматься, — сказал Уилки. — Представления не имею, с чего начинать.

— Очень может быть, что вам все-таки придется этим заняться, возразим Ардмор. — И всем нам тоже. Черт возьми, была бы у нас хоть сотня-другая людей, на которых можно положиться! Но их нет, а нас только девять человек… — он помолчал, барабаня пальцами по столу. — Всего девять!

— Вам никогда не заставить полковника Кэлхуна изображать из себя проповедника, — заметил Брукс.

— Ну хорошо, значит, восемь. Сколько в Соединенных Штатах городов, Джефф?

— Фрэнк Митсуи тоже не годится, — продолжал Брукс. — И, уж если на то пошло, я хоть и не отказываюсь, но не представляю себе, чем могу быть здесь полезен. С таким же успехом я мог бы давать уроки танцев. — Не волнуйтесь, доктор, я в этом понимаю не больше вашего. Будем импровизировать на ходу. К счастью, никаких правил в этих играх не существует, — можем изобретать свои собственные.

— Но как вы добьетесь, чтобы это звучало убедительно?

— А нам не надо, чтобы это звучало убедительно. Мы не собираемся никого обращать в свою веру. С теми, кто уверует по-настоящему, будут только лишние хлопоты. Нам нужно одно — чтобы наши повелители сочли новую религию законной. А для этого особой убедительности не понадобится — всякая религия при ближайшем рассмотрении выглядит глуповато. Вот, например… — Ардмор поймал взгляд Шира и сказал: — Прошу прощения, я никого не хочу обидеть. Тем не менее это факт, и мы должны им воспользоваться в военных целях. Возьмите любую религиозную мистерию, любой теологический догмат — если пересказать их на обычном языке, всякому нормальному человеку станет ясно, какая это сущая чепуха. Начиная от ритуального, символического поедания человеческой плоти и крови, которое практикуют все христианские секты, и кончая прямым людоедством, которым занимаются дикари. Подождите! — продолжал он. — Не надо бросать в меня тяжелыми предметами! Я не осуждаю никакую веру, я просто хочу сказать, что мы вольны делать что угодно, если только это будет называться религиозным ритуалом и не вызовет возражений у желтомордых. Но мы должны решить, что именно собираемся делать и что будем при этом говорить.