Джек Вэнс - Исс и Старая Земля

— Вы понимаете, что, несмотря на единство относительно необходимости прогрессивных перемен, у членов ЖМС могут быть различные взгляды на отдельные проблемы. Клайти является представителем одного направления, а я другого, и наши конференции не всегда проходят гладко.

— И в чем эти различия? — вставил Глауен.

— Это отчасти дело первоочередности. Я, например, предпочитаю тщательно структурированную организацию с ведущим лидером и разработал подробный проект такой организации в самых мельчайших деталях. Клайти же, как я боюсь, несколько непрактична и воображает себе новое общество сборищем каких-то счастливых пейзан, мечтающих за плугом, поющих и танцующих на деревенских улицах каждую ночь под тамбурин. Все так и станут сказителями или музыкантами, все будут счастливо заниматься искусством. Но кто будет управлять всем этим? Клайти предполагает, что все от мала до велика, мужчины и женщины, добрые и злые станут сообща обсуждать все вопросы в некоем конклаве до тех пор, пока не придут к общему решению, не прокричат «ура» и не похлопают в ладошки. Словом, Клайти выбирает демократию в ее чистой, теоретической и аморфной форме.

— А как же местные животные? Что будет с ними?

— Эти хищники? — беспечно уточнил Каткар. — Клайти такие проблемы не интересуют. Они просто должны будут привыкнуть жить при новом режиме. Только настоящие хищники и ядовитые гады будут выселены или просто истреблены.

— А вы, значит, считаете по-другому?

— И очень по-другому. Я стою за структурированный централизм с сильной властью, поддержанной полицией и жесткими правилами.

— Но на тот момент вы с Клайти закрыли глаза на разницу ваших интересов и вместе отправились в Йиптон?

Каткар поджал губы в сардонической гримасе, полной насмешки и презрения.

— Поездка в Йиптон — не моя идея. Я даже не знаю, у кого она зародилась, но подозреваю, что источником ее являлся Джулиан, который вечно любит интриги. Я знаю, что он прежде советовался лично с Намуром, когда приезжал на Араминту, а уж потом развернул эту мысль перед Клайти. Но, как бы там ни было, план созрел. А я когда я понял, куда дует ветер, я потребовал своего присоединения к делегации, дабы и моя точка зрения не осталась незамеченной.

Мы прилетели в Йиптон. О Симонетте и ее положении я ничего не знал, и думал, что мы будем иметь дело с Титусом Помпо. Так что общение с Симонеттой оказалось для меня настоящим сюрпризом. Однако, ни Джулиан, ни Клайти такого удивления не проявили, из чего я заключил, что Намур как-то предупредил их, чего можно будет ожидать. Я был глубоко оскорблен таким нарушением дипломатических правил и решил высказать свое неудовольствие при первой же возможности.

Короче, Намур привел нас в свой офис с полом из бамбуковых матов, со стенами из бамбуковых плетенок и потолком из какого-то резного дерева, явно привезенного с большой земли. Мы прождали четверть часа прежде, чем Симонетта соизволила к нам выйти — что разозлило уже и Клайти, как я заметил.

Итак, появилась Симонетта, и я, как уже говорил, был этим поражен до глубины души. Вместо серьезного, справедливого и облеченного властью Титуса Помпо, каким я его себе представлял, я увидел эту мощную даму. Симонетта — женщина весьма странная и выглядит не менее странно: волосы на голове собраны в какой-то сноп, кожа как белый воск, глаза маленькие и прозрачные, как янтарь. В ней есть нечто дикое, непредсказуемое и опасное. Она, без сомнения, женщина сильных и многих страстей, которые обычно держит в кулаке, но только до тех пор, пока ей хочется их так держать. Голос у нее грубый и как бы придушенный, но она может говорить и почти музыкально. Кажется, ею руководят, скорее, инстинкты или подсознание, чем формальный разум. Впрочем, и Клайти такая же.

По этому случаю ни та, ни другая не обратили друг на друга особого внимания, и обменялись лишь быстрыми и простыми формальностями. Но дело не в этом, мы приехали в Йиптон отнюдь не для обмена любезностями, а для обсуждения наилучшей координации наших усилий для достижения общей цели.

Я полагал, что являюсь главным членом делегации, и потому сразу перешел к делу, так как считал себя обязанным выразить философию ЖМС именно в том виде так, как я ее представлял, причем в самом точном и определенном порядке. Словом, у Симонетты не должно было оставаться никаких неясностей относительно нашей основной точки зрения. Клайти же начала вести себя невыносимо вульгарно, просто грубо, она вмешивалась в мою речь, перебивала, делала нелепые замечания и даже повысила голос, когда я заявил, что являюсь одним из самых влиятельных членов партии. Клайти со всем своим нахальством и беспардонностью стала демонстрировать Симонетте, что, так сказать, они с ней товарищи по оружию, этакие рыцари истины и доблести. Я еще раз попытался вернуть разговор в нужное русло, но Симонетта заявила, чтобы я «попридержал язык», что было уже окончательным оскорблением. А Клайти, вместо того, чтобы обидеться на такое унижение товарища стала сама язвить и насмехаться, говоря что-то вроде того, что если я не прекращу изливаться, то они никогда не смогут действительно заняться делом. И так далее в том же духе.

Словом, стала говорить Клайти. Симонетта послушала ее несколько секунд, но ей снова что-то не понравилось. «Буду абсолютно честной, — заявила она. — Люди со станции Араминта причинили мне много горя и зла, и главная цель моей жизни — мщение. Я собираюсь уничтожить Деукас, как ангел гнева, и стану настоящей хозяйкой Араминты. Моя месть будет столь сладка, что превысит все известные мне до сих наслаждения! Все почувствуют на себе мою Ярость!»

Клайти сочла необходимым все же прервать эти излияния. «Но это нисколько не относится к целям ЖМС! И мы намерены уничтожить тиранию Хартии и позволить расцвести человеческому духу!»

«Может, оно и так, — согласилась Симонетта. — Хартия действительно должна быть заменена учением о мономатике, которое станет будущим всего Кадвола».

«Что это за учение? Я хотела бы с ним ознакомиться, только покороче», — подхватила Клайти.

«Учение о мономатике есть ультимативная панфилософия — это Путь Существования и Жизненное Совершенство!»

Тут Клайти так и осела. Джулиан едва успел поддержать ее, и быстренько постарался занять ведущее место в разговоре. Он начал рассуждать о новом Кадволе и утверждал, что при подлинной демократии любое верование должно быть священно. Он заявлял, что будет защищать эту точку зрения своей жизнью или смертью и так далее и тому подобное. Симонетта стучала пальцами по столу и, по-моему, не слушала. Я уже понял, куда дует ветер, и решил изложить факты напрямую, открыто, раз и навсегда. Я сказал, что подлинная демократия — иногда известная как нигилизм — эквивалентна полной путанице понятий. Всем известно, что правление некоего комитета ничуть не справедливей, чем правление черни. Для настоящего прогресса власть должна быть представлена единственным, но решительным лицом, чья честность и компетентность не оставляют ни у кого никаких сомнений. Потом я заявил, что хотя и не имею страсти к власти, экзигенция ситуации требует, чтобы я взял на себя эту колоссальную ответственность со всеми последствиями. Они были обязаны согласиться со мной, но… Симонетта посмотрела на меня в упор и приятнейшим голосом спросила, а действительно ли я уверен в том, что таким лицом должен быть мужчина.