Ежи Жулавский - Победитель. Лунная трилогия

Поднявшись на уровень Поперечной Долины, мы остановились на минутку, чтобы снять «лапы» и осмотреть автомобиль, не пострадал ли он. Все было в порядке, и мы могли продолжать свой путь. Все было в порядке — за исключением здоровья Томаша. Пережитое потрясение так подействовало на него, что он уже несколько часов лежал, как мертвый, только постанывая иногда.

Мы проехали уже порядочный кусок дороги, когда вдруг Томаш поднялся и сел в своем гамаке. В его широко открытых глазах снова пылала лихорадка. Петр был занят ведением автомобиля, но мы с Мартой немедленно подбежали к нему. Он посмотрел на нас безумными глазами, а потом воскликнул:

— Марта! Я умру!

Марта побледнела и склонилась к нему:

— Нет. Ты будешь жить, — тихо сказала она, и яркий румянец неожиданно окрасил ее лицо.

Томаш тихо покачал головой, а она, еще больше склонившись к нему, начала вполголоса говорить что-то по-малабарски. Я не понимал слов, но видел, что они произвели огромное впечатление на Томаша. Сначала лицо его прояснилось, потом по нему пробежала печальная улыбка, а затем в глазах заблестели слезы и, тихо застонав, он начал целовать волосы склонившейся к нему на грудь девушки.

С этой минуты какое-то время он лежал спокойно, держа руку Марты в своих высохших и потных ладонях. Но вскоре снова начал подниматься, видимо, ему не хватало дыхания.

— Марта, я умру, — каждую минуту тревожно повторял он, а она неизменно отвечала:

— Ты будешь жить.

Обычно после ее ответа он затихал, как маленький плачущий ребенок, когда мать положит руку ему на голову. Но в очередной раз услыша эти слова, он ответил:

— Что мне до этого, если я не доживу…

Потом добавил:

— Они не позволят мне жить… Реможнеры…

Я не мог сдержать любопытства и, в конце концов, спросил его, какое отношение к его болезни имеют братья Реможнеры.

Он с минуту поколебался, но потом сказал:

— Теперь уже все равно… теперь я могу вам рассказать…

И начал медленно говорить тихим голосом, останавливаясь из-за сильного сердцебиения и удушья.

— Помните, — сказал он, — тот мертвый город в пустыне за Тремя Головами? Он даже сегодня стоит у меня перед глазами со своими башнями в развалинах и с этими наполовину разрушенными воротами… Я знаю, что умираю, но мне и сейчас жаль, что я туда не попал. Но все было так… Когда я вышел из автомобиля, мне пришлось взбираться по разным нагромождениям камней, похожих на разрушенную мостовую старой римской дороги где-нибудь в Швейцарии или в Италии… Потом, наконец, я выбрался на более ровное место. Теперь город был передо мной, как на ладони. Я уже хорошо видел его огромные ворота с мощными колоннами, когда вдруг, вдруг…

Он схватил нас за руки и чуть приподнялся на постели. Глаза у него были широко открыты, мертвенно-бледное лицо стало какого-то зеленого цвета.

— Я знаю, — сказал он, — вам кажется, и мне тоже казалось… когда-то… Что истиной являются только знания… опирающиеся на опыт, и в математике укладывающиеся в формулы, однако существуют вещи непонятные и удивительные… Вы можете смеяться надо мной, но это ничего не изменит… Мы слишком мало знаем до сих пор, слишком, слишком мало.

Он замолчал и посмотрел на нас, как будто проверяя, не смеемся ли мы в душе над его словами, но мы сидели притихшие и задумчивые. Он набрал в грудь воздуха и продолжил:

— Тогда… вдруг… я увидел… две тени — нет! — двух людей, двух трупов или призраков — они вышли из ворот и направились ко мне… Ноги у меня подогнулись. Я закрыл глаза, надеясь отогнать этот призрак, но когда я через минуту снова открыл их, увидел в четырех шагах перед собой — обоих братьев Реможнеров! Они стояли вдвоем, держась за руки, ужасные, опухшие, окровавленные, такие, какими мы нашли их — и оба страшно смотрели на меня… Вы знаете меня, я совсем не такой пугливый и не, склонен к галлюцинациям, но я говорю вам, что они стояли там, а я со страха превратился в глыбу льда. Я не мог двинуться, пошевелиться, обернуться… Тогда они начали говорить! И я слышал их голоса, хотя там не было воздуха, так, как слышу вас здесь…

— И что они говорили? — невольно спросил я.

— Зачем вам это знать, — ответил он. — Достаточно, что я это слышал… Они сказали мне, как я умру и как умрете все вы… Назначили день и час. И еще сказали, что нельзя безнаказанно покидать Землю и безнаказанно заглядывать в тайны, скрытые от человеческих глаз. Лучше было бы нам, — говорили они, — умереть там, на Море Имбриум, чем у них, мертвых, воровать воздух, продолжая свою жизнь на муки, только на муки… «Мы отправились за вами, — сказали они, — и вы виноваты в нашей смерти, но и вы…» Говоря это, они завистливо поблескивали побелевшими глазами и оба злорадно усмехались страшными опухшими губами.

В эту минуту я заметил, что за ними стоит О’Тамор, бледный, белый, высохший… Он не усмехался и ничего не говорил, только был печален и смотрел на меня как бы с жалостью… Я закричал от страха и, собрав все свои силы, оторвал окаменевшие ноги от земли и побежал. Я забыл уже о городе, обо всем. Споткнулся, хотел подняться, но вдруг почувствовал, что мне не хватает воздуха, и потерял сознание.

Он замолчал, обессилев, а нас охватило мрачное уныние. Я в глубине души был уверен, что все это было просто галлюцинацией, как и этот город сегодня кажется мне просто странным нагромождением скал, но я не смел этого сказать ему. Впрочем… откуда я знаю? Есть разные загадки и тайны. На эту застывшую планету уже пришли люди, и пришла Смерть, может быть, с людьми и их неотступной спутницей, Смертью, пришло сюда и Нечто неизведанное, которое в течение многих столетий опровергает на Земле все знания, опыт и ожидания?

После этого рассказа Томаш заснул на полчаса.

Проснувшись, он начал спрашивать, где мы находимся. Я сказал ему, что мы приближаемся к концу Поперечной Долины и скоро попадем на Море Фригорис. Он слушал, как бы не понимая того, что я говорю.

— Да, — сказал он наконец, — да, да… мне снилось, что я был на Земле.

Потом повернулся к Марте.

— Марта! Расскажи, как там на Земле.

И Марта начала рассказывать:

— На Земле воздух голубой, голубое небо, по нему плывут облака. На Земле много, много воды, огромные океаны. На побережье — песок и разноцветные раковины, а дальше лежат луга, на которых цветут душистые, прекрасные цветы… За лугами простираются леса, полные разных зверей и поющих птиц. Когда подует ветер, море глухо шумит, леса тоже шумят, и шелестит трава.

Так она рассказывала с детской простотой, а мы слушали ее слова, как прекрасную, волшебную сказку… Больной слегка пошевелил губами, как бы повторяя за ней: «леса шумят, а травы шелестят…»