Олдос Хаксли - О дивный новый мир

– …пятьсот шестьдесят тысяч квадратных километров и разделяется на четыре обособленных участка, каждый из которых окружен высоковольтным проволочным ограждением.

Тут Бернард почему-то вспомнил вдруг, что в ванной у себя дома не завернул, забыл закрыть одеколонный краник.

– Ток в ограду поступает от Гранд-Каньонской гидростанции.

«Пока вернусь в Лондон, вытечет на колоссальную сумму», – Бернард мысленно увидел, как стрелка расходомера ползет и ползет по кругу, муравьино, неустанно.

«Быстрей позвонить Гельмгольцу».

– …пять с лишним тысяч километров ограды под напряжением в шестьдесят тысяч вольт.

Хранитель сделал драматическую паузу, и Ленайна учтиво изумилась:

– Неужели!

Она понятия не имела, о чем гудит Хранитель. Как только он начал разглагольствовать, она незаметно проглотила таблетку сомы и теперь сидела, блаженно не слушая и ни о чем не думая, но неотрывным взором больших синих глаз выражая упоенное внимание.

– Прикосновение к ограде влечет моментальную смерть, – торжественно сообщил Хранитель. – Отсюда вытекает невозможность выхода из резервации.

Слово «вытекает» подстегнуло Бернарда.

– Пожалуй, – сказал он, привставая, – мы уже отняли у вас довольно времени.

(Черная стрелка спешила, ползла юрким насекомым, сгрызая время, пожирая деньги Бернарда.)

– Из резервации выход невозможен, – повторил хранитель, жестом веля Бернарду сесть; и, поскольку пропуск не был еще завизирован, Бернарду пришлось подчиниться.

– Для тех, кто там родился, – а не забывайте, дорогая моя девушка, – прибавил он, масляно глядя на Ленайну и переходя на плотоядный шепот, – не забывайте, что в резервации дети все еще родятся, именно рож-да-ют-ся, как ни отталкивающе это звучит…

Он надеялся, что непристойная тема заставит Ленайну покраснеть; но она лишь улыбнулась, делая вид, что слушает и вникает, и сказала:

– Неужели!

Хранитель разочарованно продолжил:

– Для тех, повторяю, кто там родился, вся жизнь до последнего дня должна протечь в пределах резервации.

Протечь… Сто кубиков одеколона каждую минуту. Шесть литров в час.

– Пожалуй, – опять начал Бернард, – мы уже…

Хранитель, наклоняясь вперед, постучал по столу указательным пальцем.

– Вы спросите меня, какова численность жителей резервации. А я отвечу вам, – прогудел он торжествующе, – я отвечу, что мы не знаем. Оцениваем лишь предположительно.

– Неужели!

– Именно так, милая моя девушка.

Шесть помножить на двадцать четыре, нет, уже тридцать шесть часов протекло почти. Бернард бледнел, дрожал от нетерпения. Но Хранитель неумолимо продолжал гудеть:

– …тысяч примерно шестьдесят индейцев и метисов, полнейшие дикари… наши инспектора навещают время от времени… никакой иной связи с цивилизованным миром… по настоящему хранят свой отвратительный уклад жизни… вступают в брак, но вряд ли вам, милая девушка, знаком этот термин; живут семьями… о научном формировании психики нет и речи… чудовищные суеверия… христианство, тотемизм, поклонение предкам… говорят лишь на таких вымерших языках, как зуньи, испанский, атапаскский… дикобразы, пумы и прочее свирепое зверье… заразные болезни… жрецы… ядовитые ящерицы…

– Неужели!

Наконец им все же удалось уйти. Бернард кинулся к телефону. Скорей, скорей; но чуть не целых три минуты его соединяли с Гельмгольцем.

– Словно мы уже среди дикарей, – пожаловался он. Ленайне. – Безобразно медленно работают!

– Прими таблетку, – посоветовала Ленайна.

Он отказался, предпочитая злиться. И наконец его соединили, Гельмгольц слушает; Бернард объяснил, что случилось, и тот пообещал незамедлительно, сейчас же слетать туда, закрыть кран, да-да, сейчас же, но сообщил, кстати, Бернарду, что Директор Инкубатория вчера вечером объявил…

– Как? Ищет психолога на мое место? – повторил Бернард горестным голосом. – Уже и решено? Об Исландии упомянул? Господи Форде! В Исландию…– Он положил трубку, повернулся к Ленайне. Лицо его было как мел, вид – убитый.

– Что случилось? – спросила она.

– Случилось… – Он тяжело опустился на стул. – Меня отправляют в Исландию.

Часто он, бывало, раньше думал, что не худо бы перенести какое-нибудь суровое испытание, мучение, гонение, причем без сомы, опираясь лишь на собственную силу духа; ему прямо мечталось об ударе судьбы. Всего неделю назад, у Директора, он воображал, будто способен бесстрашно противостоять насилию, стоически, без слова жалобы, страдать. Угрозы Директора только окрыляли его, возносили над жизнью. Но, как теперь он понял, потому лишь окрыляли, что он не принимал их полностью всерьез; он не верил, что Директор в самом деле будет действовать. Теперь, когда угрозы, видимо, осуществлялись, Бернард пришел в ужас. От воображаемого стоицизма, от сочиненного бесстрашия не осталось и следа.

Он бесился на себя: какой же я дурак! Бесился на Директора: как это несправедливо – не дать возможности исправиться (а он теперь не сомневался, что хотел, ей Форду, хотел исправиться). И в Исландию, в Исландию…

Ленайна покачала головой.

– Примет сому человек – время прекращает бег, – напомнила она. – Сладко человек забудет и что было, и что будет.

В конце концов она уговорила его проглотить четыре таблетки сомы. И в несколько минут прошлое с будущим исчезло, розово расцвел цвет настоящего. Позвонил портье отеля и сказал, что по распоряжению Хранителя прилетел за ними охранник из резервации и ждет с вертолетом на крыше. Они без промедления поднялись туда. Очень светлый мулат в гамма-зеленой форме поприветствовал их и ознакомил с программой сегодняшней экскурсии.

В первой половине дня – облет и обзор сверху десяти-двенадцати основных поселений-пуэбло, затем приземление и обед в долине Мальпаис. Там неплохой туристский пункт, а наверху, в пуэбло, у дикарей летнее празднество должно быть. Закончить день там будет интереснее всего.

Они сели в вертоплан, поднялись в воздух. Через десять минут они были уже над рубежом, отделяющим цивилизацию от дикости. Пересекая горы и долы, солончаки и пески, леса и лиловые недра каньонов, через утесы, острые пики и плоские месы[32] гордо и неудержимо по прямой шла вдаль ограда – геометрический символ победной воли человека. А у ее подножия там и сям белела мозаика сухих костей, темнел еще не сгнивший труп на рыжеватой почве, отмечая место, где коснулся смертоносных проводов бык или олень, кугуар, дикобраз или койот или слетел на мертвечину гриф и сражен был током, словно небесной карой за прожорливость.

– Нету им науки, – сказал зеленый охранник-пилот, указывая на белые скелеты внизу. – Неграмотная публика, – прибавил он со смехом, будто торжествуя личную победу над убитыми током животными.