Александр Громов - Год лемминга
Интересно мне знать, какая власть, кроме махрово диктаторской, могла бы отдать на это пятую часть и без того трещащего по швам бюджета?
А потом наступило «время обламывания рогов», как называл его Кардинал, иначе говоря, борьба с уцелевшими и вновь народившимися финансово-политическими группировками. И вновь Кардинал выиграл, свалив покусившийся на табуированную бюджетную строку кабинет министров, укрепив свои позиции, отстояв и укоренив свое любимое детище – Службы.
Одерживая победы, он все глубже уходил в тень. Некоторые из проигравших и, соответственно, потерпевших так и не поняли, с кем имеют дело!
Тогда население в подавляющем большинстве было «за». Теперь, по утверждению социологов, нас просто терпят, несмотря на все старания СДЗН. Но даже умри Кардинал сегодня – у государства не найдется приводных ремней, чтобы в одночасье свалить Службы, не рискуя сотней Чернобылей и возвратом к полной анархии. Невероятно усложнившийся мир и дилетантизм политиков – две несовместимые вещи. Нынешний президент это понимает, а если забудет – ему помогут вспомнить.
И между прочим, какократов действительно стало меньше… По крайней мере, на первый взгляд.
ЭТА, конечно же, их не помнит, подумал Малахов. Зато наверняка слышала истории про людей в бомболюках и негодует. Не возражаю. Ненависть такой силы она и представить себе не может, как и почти вся нынешняя молодежь, – значит, работаем не зря…
– Кстати, о справедливости, – сказал Малахов. – В свое время по параметру РНС – он так и назывался: равнение на справедливость – меня едва не отчислили из Школы. Потом, правда, оставили.
– Изменились правила?
– Нет, пришлось измениться мне. Правда, не слишком сильно – ровно настолько, чтобы психологи решили, что мой индекс социальной ответственности все же выше тяги к справедливости… У вас есть еще вопросы, Оля?
– Да. Сколько всего функционеров действует единовременно?
– Четверо. По числу Служб.
– Вот как? Мне почему-то казалось, что ежегодный выпуск Школы – десять человек, а то и пятнадцать.
– Остальные – чиновники.
– Совсем интересно. В чем же их отличие от функционеров? Кроме занимаемой должности, разумеется.
– Функционер – от слова функционировать, что он и делает. Если хотите, как винтик, хотя мне было бы приятнее думать, что как мозг. Отказавшую деталь выбрасывают на помойку, и правильно делают. Так же и функционер отвечает собой за свои просчеты. Вообще-то нечто подобное уже имело место у нас в стране лет сто назад. Разница в том, что функционер не может сдать своего подчиненного, он может только его уволить. Настоящую ответственность несет только один человек.
– Перед кем?
Малахов пожал плечами:
– Перед населением, разумеется…
Ольга вспыхнула:
– Перестаньте сорить словами, вы прекрасно меня поняли. Кто тот человек, который для вас олицетворяет население?
– А вот этого я вам не скажу, Оля.
– Хорошо, я задам вопрос иначе. Произошло нечто – скажем, катастрофа, которую вы не смогли предотвратить. Кто определяет, виновны вы или нет?
– Суд Чести. Вообще-то я не очень хочу развивать эту тему.
– Больная мозоль?
– Если хотите, да.
– Простите. Я просто не понимаю, как можно не подсидеть функционера. По-моему, это само напрашивается… Только не говорите мне, что никакой подчиненный не мечтает занять место начальника из-за боязни, что кто-нибудь с ним поступит точно так же. Не поверю.
– И не надо. Сразу видно, что вы не кончали Школы, Оля. Мне будет трудно вам это объяснить. Ну а кроме того, каждый функционер сам подбирает себе команду. Кому нужен функционер, не умеющий разбираться в людях?
– Ого! – Она затушила сигарету и откинулась в кресле. – Вы такой крутой психолог? Тогда скажите, что, по-вашему, представляю собой я?
За две секунды Малахов перебрал с десяток вариантов ответов и каждый раз получал укол в мозг.
– Вы для меня загадка, Оля, – нашел он наконец. И улыбнулся, не получив укола.
«Охмуреж?.. Чистейшей воды. То ли дальше будет…»
Она усмехнулась:
– Подите вы с вашими комплиментами… Еще один вопрос можно? Последний. Насколько я вас поняла, вы убеждены, что цель оправдывает средства, а ваша цель состоит в уменьшении человеческих потерь. Скажите: могли бы вы лично, своими руками убить человека, чтобы спасти сотню?
Малахов выпустил кольцо дыма и решительно воткнул окурок в пепельницу:
– Наверное, мог бы. Не пробовал.
Зачем же лично, подумал он. Вопрос его развлек. Однако ну и представления о жизни у этих журналистов – наивнее, чем у Витальки, ей-богу!
– Черт знает, как мы докатились до такой жизни! Бардак какой-то людоедский…
Малахов улыбнулся.
– Знаете, Оля, в подготовительном интернате у нас был учитель истории – его потом выгнали, – так вот он, когда не знал ответа на вопрос, любил повторять: «Так исторически сложилось». А я добавлю: могло быть хуже. Вы что ж, хотели, чтобы тот кошмар, что был в начале века, продолжался до сих пор? Про социальные катаклизмы я и вспоминать не хочу, а вот представьте себе такой, совсем мелкий штришок: вы смотрите хороший фильм, и вдруг его прерывают, чтобы сообщить, что такая-то и такая-то, простите, гигиеническая прокладка – лучшее средство восстановить кислотно-щелочной баланс после мякоти кокоса. Вы вряд ли это помните, а я еще застал. Оглуплять людей очень просто, вы попробуйте сделать наоборот… Кстати, именно Службы привили нашему обществу чуточку пуританства, благодаря чему удалось приостановить распространение ВИЧ-инфекций. Либо терпеть Службы, либо идти к пропасти, альтернативы не вижу. О том, чтобы страну опять не подбили на взлете, пусть думают другие. Наша задача – не позволить ей запутаться в собственных крыльях. Всему свое время, Оля; глухонемому прежде логопеда нужен отоларинголог… Не настолько я туп, чтобы вообразить, что благодаря Службам воцарится сплошная благодать и над миром что-нибудь да воссияет. Бардак – пока да, пожалуй. Вынужден согласиться. Только он не людоедский, тут я должен вас поправить. Он – людоохранный…
Она неожиданно прыснула и на миг потеряла всякое сходство с леди Белсом.
– А покорявее словцо вы не могли подыскать? Ладно, я кое-что поняла. Теперь ваша очередь задавать вопросы.
Пока он собирался с мыслями, она, положив ногу на ногу, смотрела на него молча и загадочно. «А не дура ли она?» – обеспокоенно подумал Малахов. Пожалуй, нет. Хочет произвести впечатление – что ж, разрешается. И на «Олю» ничего не возразила. Он пошевелился, проверяя, не выпал ли из кармана табельный мозгокрут, пока выключенный, ждущий, заранее настроенный на «безудержную страсть». Нет, не выпал. А может, и без мозгокрута обойдется. Девочка-то, кажется, не против… Позвонить прямо сейчас в ближайший супермаркет, заказать с доставкой ледяное шампанское, икру, шоколад, а контрацептивы у этой куклы наверняка свои найдутся. Не с браслета позвонить, конечно, – разговор сразу засекут, – а с ее телефона, вон он стоит…
Затылок не болел, хоть тресни.
А если чуть попозже?.. Нет возражений? Вот и хорошо.
А если у меня ничего не получится?!.. Не хочу же…
Никакого эффекта. Значит, получится. Да и как может не получиться – вон какая красивая женщина…
Против воли стиснулись зубы до хруста. Пррррелестница!
Малахов откашлялся:
– Я хотел бы знать, Оля, что собой представлял ваш приятель. Начните с анкетных данных. Ну и вообще…
Рассказ получился не таким сбивчивым, как он опасался, – чувствовалась журналистская выучка. Трощук Андрей Андреевич, двадцати девяти лет, среднее, здоров, не привлекался, не состоял, ограниченно занятый, Зеленоград, родители живы. Последнее место работы: техник на конвейере каких-то тканых микроплат, нажимал какие-то кнопки… Пять лет знакомства, совместные поездки, турпоходы, автостоп… да отличный парень, что говорить, всем бы быть такими…
Угу, некстати подумал Малахов, всем бы быть бородатыми и краснорожими… Интересно, кем я им казался в тот момент, когда кинулся, расталкивая? Ненормальным? Очень может быть. Щипачом с психодавом в кармане? Вряд ли: что взять с попрыгунчиков? Наверно, все-таки практикующим врачом – но только не случайным лыжником с толикой здравого смысла в голове… Забавно.
– Простите за вопрос… Он жил с вами?
Она усмехнулась:
– Вам это так необходимо знать? Хорошо, скажу: последнюю неделю – нет. Мы расстались. Если вы думаете, что из-за этого… Вообще-то инициатива была его, я только согласилась с ним. И потом, мы остались друзьями. Не думайте, что тут была какая-то душевная травма.
– Я ничего не думаю, Оля, я просто собираю факты. В последнее время за ним не замечалось каких-либо странностей?
– Нет, пожалуй. Разве что в тот самый день… Понимаете, компания у нас хорошая, мы, пока ехали на надземке, веселились вовсю. А он был какой-то странный – тоже ржал со всеми, но как-то… механически, что ли. Мы так и подумали, что у него неприятности, даже спросили. Он отшутился как-то неудачно, я уже не помню как…
