Александр Мирер - Обсидиановый нож

Кто я такой?! — гулко рвануло в сердце.

Он огляделся, чтобы утвердить себя в реальном мире. Вот будочка, где выдают игры, вот постылые доминошники стучат по всей аллее. Малыш в синих трусишках перебирает сандалиями по вертящейся бочке. И вот он сам. Кто он такой, чего ему надо, почему его тянет неизвестно куда? Он скомкал и отбросил бумажку. Невозможно было сидеть и ждать неизвестно чего. Бронг он или Поваров, или кто-то неведомый — теперь все равно. Пуще смерти он страшился, что дверь больше не откроется, что над ней окажется вывеска кинотеатра, что переулка такого нет…

— Пойду. Будь что будет, — произнес он, поднимая левую бровь.

Поднялся, пошел по аллее — сразу, с места широким размашистым шагом. Вдоль лунок — следов от трости.

Горячий июльский ветер заносил следы песочком, сдул со стола бумажку с записью очков. Покатил в траву. На обороте бумажки четким банковским почерком — рондо была выписана формула. Красивая формула с интегралами, сложными степенями и прописной сигмой за знаком равенства.

В. Черных

Александр Мирер: сторона тени

«Эпоха Александра Мирера» в советской фантастике оказалась чрезвычайно короткой — с 1965 по 1972 год. Да и публиковались — всего: три рассказа, одна повесть из раздела «для детей» и два романа. За семь лет! И это в шестидесятые годы, «золотой век» отечественной НФ, когда в фантастике появилось столько блестящих имен! И тем не менее истинные почитатели жанра сразу выделили Александра Мирера и читали его взахлеб. И однако… первый роман Мирера «У меня девять жизней», по тем временам цензурно совершенно «непроходимый», появился в 1969 г. в журнале «Знание — Сила» урезанным более чем вдвое и не переиздавался более двадцати лет. В те интересные времена существовала как бы «смягченная» форма запрета. За хранение неблагонадежных публикаций, как правило, не преследовали, не организовывалось обличительных кампаний, но книги и журналы разом исчезали с библиотечных полок, журнальные публикации не становились книжными, другие сочинения провинившегося автора просто не издавались, и даже само имя его не упоминалось в печати — громкий оклик привлекает излишнее внимание, умолчание бывает гораздо действеннее, — а редакторы, «протолкнувшие» или просто проглядевшие крамольный текст, нередко прощались с местом работы. Самый наглядный пример подобного рода — «Час Быка». Иван Антонович Ефремов официально оставался признанным классиком советской фантастики, но нигде в биографических и библиографических книгах о нем вы не найдете даже упоминания его последнего романа. Отсутствует «Час Быка» и в первом собрании сочинений Ефремова. А узкоспециальные научные статьи о его творчестве, из-за малого тиража проскочившие сквозь запретительное сито, были также изъяты из библиотек. То же приключилось и со «Сказкой о Тройке» и «Улиткой на склоне» Стругацких. Та же судьба постигла «У меня девять жизней». И даже «Дом скитальцев» — «одна из лучших фантастических книг для подростков» (А. Стругацкий) в критике словно бы полагалась несуществующей.

И в дальнейшем, после «Дома скитальцев», писатель ушел из литературы в литературоведение. Впрочем, любимый жанр он не оставил, став наиболее квалифицированным в нашей стране специалистом по творчеству крупнейших фантастов XX века — Михаила Булгакова, братьев Стругацких.

Но и тут — увы — две его крупных работы о творчестве Булгакова по сию пору существуют у нас в стране лишь в разрозненных журнальных публикациях, а полностью изданы лишь в США. Хотя любому ясно, что русскому читателю они интереснее, да и нужнее, чем американскому.

И даже когда после двадцатилетнего промежутка заговор молчания вокруг имени Александра Мирера был сломан, его сочинениям не слишком везло. Когда, наконец, в 1990 г. появилось книжное издание романа «У меня девять жизней», это был все тот же сокращенный вариант. И экранизацию «Главного полдня» — первой части «Дома скитальцев» — телефильм «Посредник» тоже нельзя отнести к особенным удачам отечественного ТВ. А что самое печальное — за это время успело народиться и вырасти поколение читателей, слыхом не слыхавших о Мирере. Поколение, у которого отняли писателя масштаба Стругацких и Лема.

И все-таки, что он сделал, чтобы заслужить подобную оценку и такую, мягко говоря, неприязнь со стороны литературных генералов? Ведь казалось бы, Мирер разрабатывает вполне традиционные темы. Путешествие в прошлое («Обсидиановый нож»). Путешествие в параллельный мир («У меня девять жизней»). Нашествие инопланетян («Дом скитальцев»)… хотя — стоп, это у «них» бывают нашествия инопланетян, всякие там «вторжения похитителей тел», а у нас с инопланетными товарищами по разуму — исключительно мир, дружба, «обмен премудростями»… А тут — галактический десант прямо в провинциальном русском городке… Нет, совершенно недопустимо.

И хотя русскую цензуру уже лет двести традиционно рифмовали «только с дурой», все же цензоры честно отрабатывали свой хлеб. Потому что «простота» Мирера — мнимая. Тот же «Обсидиановый нож», лучший, на мой взгляд, рассказ Мирера, приоткрывает ужас не столько перед бездной тысячелетий, сколько перед безднами, таящимися в душе человека. Того самого, «простого советского»… В не публиковавшейся ранее повести «Остров Мадагаскар» за космическими приключениями вычерчивается детективная история на жесткой психоаналитической основе. «Дом скитальцев» — странный и вместе с тем органический сплав лихо закрученного боевика и мрачной технократической антиутопии. А уж «У меня девять жизней»…

Впрочем, здесь вообще разговор особый. Напомню, роман впервые выходит в оригинальной авторской редакции; та, что уже известна читателям, смягчала и приглушала многие акценты. В параллельном мире, или Совмещенном Пространстве, куда попадают герои, существует биологическая цивилизация — Равновесие. Главный герой — Николай Карпов — понимает, что Равновесию угрожает гибель, ибо деградирует поддерживающая его информационная система Наран, и пытается его спасти. Но в первоначальном варианте романа подчеркнуто, что Совмещенное Пространство настолько совпадает с прошлым Земли, что фактически можно говорить о нашем прошлом. Указано даже точно местопребывание Равновесия «в водоразделе рек Нарбала и Тапти, с выходом в Камбейский залив — северо-запад Индостана». По всему роману словно расставлены вешки, ведущие к пониманию, что Индия — единственная страна, где в языке и культуре сохранились следы предыдущей цивилизации, поскольку располагалась она именно здесь. В опубликованном варианте все эти ориентиры выброшены. Следовательно, если Совмещенное Пространство — не есть земное прошлое, то попытки изменить будущее, хоть и терпят поражение, но имеют какой-то смысл. Если же это прошлое, то, поскольку будущее уже известно, они являют собой акт чистого отчаяния и обречены изначально. А главное — в романе подчеркивается, что сам человеческий мозг — разделение его функций на полушария («раздвоение»), подключение к мышлению подсознания — сформирован, просто выведен предыдущей биологической цивилизацией, исходя из ее целей и задач. Когда же цивилизация эта гибнет, мозг человеческий… «Хомо Сапиенс». Царь природы. Он все начинал заново… бедный царь природы. Он снова делал каменные орудия, вновь охотился для еды. Все пошло от истоков, все, кроме мозга. У него теперь был могучий мозг, плод многих поколений Равновесия, только царь природы не знал, что ему делать с этим мозгом. Машина должна работать — и она работала, насколько удавалось. Но еды не хватало, и цель воспитания была утрачена. И погибли науки, пища мозга, его цель, назначение. Он нашел себе другую пищу. Вот откуда все трагические эксцессы нашей цивилизации — она изначально ошибочна, хотя бы потому, что мозг человека создан для биологической цивилизации, а человечество пошло по технологическому пути.