Виктор Гончаров - Под солнцем тропиков. День Ромэна

До 10–11 лет, как правило, дети находились под присмотром женщин. За это время среди игр они учились собирать корни, плоды, топливо, ловить мелких животных и пр., а девочки, кроме того, строить шалаши, плести корзины и справлять другие лагерные работы. С 10-11-летнего возраста мальчиков подвергали испытанию с целью выявить их мужество и зрелость для перевода в следующую возрастную группу. Петька был свидетелем одного такого испытания и даже совершенно неожиданно для себя и для других подвергся ему сам.

На заре поднялся галдеж. Привыкшие с юных лет перекликаться через громадные пространства, дикари обладали великолепными голосовыми средствами. Они пользовались ими при каждом удобном случае, и очень часто их речь во время возбуждения, страха, уныния или другого сильного переживания переходила в пение. Но красоты и благозвучия в их голосах, к сожалению, не чувствовалось, они брали силой и своеобразной резкостью тембра. От первой же волны диких звуков Петька проснулся; он думал, что в лагере происходит кровопролитная битва. От второй волны — лениво открыл глаза Бамбар-биу. Ложе Дой-ны давно остыло.

— Не хочешь ли стрелять? — насмешливо спросил Бамбар-биу, увидев в руках пионера оружие.

Затратив на одеванье ровно две секунды (Петька теперь ходил в одних трусах и с револьвером через плечо), они выползли из шалаша.

Яркое солнце громадной тарелкой сверкало над эвкалиптами, но в воздухе еще реяла прохлада, сохранившаяся от ночи. Лагерь был пуст. Галдеж шел оттуда, где за низкорослой стеной шипоносных акаций лежала площадка для общих собраний. Выделялись женские голоса, особенно старавшиеся.

Бамбар-биу пустил локти в ход и пробился через плотную толпу мужчин, женщин и детей к центру зрелища. Петьке, следовавшему за ним по пятам, он кинул многозначительное: «Посвящение первой ступени».

Один за одним в затылок стояло десять мальчиков в Петькином возрасте. Мужчины брали первого в очереди и под неистовые крики всех «пау-пау-пау-а-а!» подбрасывали его высоко вверх несколько раз подряд. Когда он летел вниз, его ловко подхватывали на руки подле самой земли. Все посвящаемые смеялись или старались смеяться.

В отдалении с группой старейшин молчаливо сидели балия Инта-тир-кака, окни-рабат Бейяр-вонже и алатунья Илимми. В руках, забрызганных кровью, балия держал каменное долото и такой же молоток. Мальчик, не выказавший страха во время подбрасывания, переходил в их руки. Окни-рабат зажимал ему голову, алатунья скручивал руки, а чародей своими инструментами быстро вышибал у него один из зубов верхней челюсти. Прошедшие посвящение с бледными улыбками собирались в одну группу, поплевывая кровью. Из пятнадцати мальчуганов только двое разревелись, попав к чародею. Посмеявшись над ними, им не стали делать операцию.

Окни-рабат откашлялся, взволновал морщинами лоб и собирался обратиться к новопосвященным с речью, когда Бамбар-биу, крикнув что-то, толкнул пионера в толпу мужчин. Все произошло так внезапно, что Петька пришел в себя лишь после того, как его несколько раз под громкое «пау-пау-а» взбросили к солнцу. Против первой части посвящения он не имел ничего, вторая же ему абсолютно не нравилась — главным образом потому, что совершал ее голенастый и злой чародей.

— Он вгонит мне долото в рот и скажет, что нечаянно, — поделился Петька своими мыслями с белым гигантом.

Тот захохотал и дословно перевел его фразу на австралийский язык. Нахмурились: окни-рабат, пина-пинару и все старейшины, балия заскрежетал зубами и завизжал поросенком. Но, очевидно, заявление белокожего приняли во внимание: орудия посвящения из рук чародея перешли к пина-пинару.

Сказал Бамбар-биу Петьке:

— Гордись. Тебе сам пина-пинару и алатунья, первый человек в общине, будет делать операцию… Какой зуб тебе выбить… так, чтобы без вреда?

— Вот этот, — показал практичный Петька на верхний резец, который имел дупло и давно мучил его невыносимыми болями.

Пина-пинару наставил долото, стукнул, и пионер чуть не подавился собственным зубом.

Зуб у него отобрали и вместе с остальными завернули в волокна пальмы.

— Будут храниться в священной пещере, — пояснил Бамбар-биу, — пещеру я тебе как-нибудь покажу… хотя мне, как непосвященному, запрещено туда входить…

Окни-рабат откашлялся вторично, вторично взбороздил лоб складками и наконец произнес свою речь, обращаясь к новопосвященным. Бамбар-биу переводил слово в слово:

— Юноши… Вы теперь не дети, а юноши. Вы мужественно перенесли посвящение. Ни один гнусный крик не вырвался у вас, ни одна жалкая слеза не упала. С этих пор вы не будете играть с женщинами и детьми, вы не будете помещаться в их шалашах, а будете жить с неженатыми мужчинами в их становище.

До сих пор вы ходили с женщинами на поиски за маленькими животными и растительной пищей. Теперь вы станете сопровождать мужчин в их охоте за крупной дичью… Теперь мужайте, набирайтесь храбрости и силы, приучайтесь повиноваться старшим, чтобы достойно и мужественно встретить посвящение в тайны общины и затем — страшную пробу огнем…

5. Балия Инта-тир-кака священнодействует

Ночью, когда все спали, приходили таинственные вестники и возбужденно шептались с Белым Удавом в его шалаше. На Петьку не обращали внимания — или думали, что он спит, или (если не спит) все равно ничего не понимает. Но Петька не спал, это — во-первых, и, во-вторых, если не все, то кое-что улавливал из длинных переговоров. За неделю своего пребывания среди дикарей он твердо усвоил несколько десятков слов из их звучного языка.

Упоминались часто слова: «бамбар эратипа», бамбар — белый, эратипа — малыш. Упоминалось еще что-то вроде «белый человек» и «прилетевший на крыльях». Крыльев, как известно, у ялика Веры не было, но Петька считал это образным выражением туземца и, не сомневаясь, принимал, что разговор всегда шел о Вере. Упоминалось еще много других слов, которых пионеру, как он ни старался, до утра сохранить в памяти не удавалось, а без переводчика Дой-ны он не понимал их. Маленький Дой-на лежал раненый в отдельном шалаше-больнице, и Петька каждый день проводи с ним несколько часов.

Вестники исчезали так же бесшумно, как и появлялись, никогда не дожидаясь рассвета. Никто в лагере не знал об их присутствии, чему способствовало одинокое положение шалаша Бамбара-биу на самом краю становища и отсутствие собак, столь многочисленных в других лагерях: своих собак Ковровые Змеи съели во время зимней голодовки. Если бы случайно кто пронюхал об этих ночных визитах, Бамбар-биу получил бы крупную взбучку: на территорию одной общины никто, даже из родственной ей общины, без разрешения старейшин не имел права вступать.