Владимир Михановский - Зашвырнуть ключи

– А вам не кажется, что красота у нее какая-то слишком правильная, геометрическая, что ли, – возразил второй.

– Античная, – мечтательно произнес первый, носком сбрасывая с бетонной дороги камешек.

– Вы с чем здесь?

– Решил сменить сердце.

– Хорошее дело, – одобрил второй. – У меня есть знакомый, так он вообще считает, что чем чаще менять сердце, тем лучше.

– Почему?

– Организм молодеет, – пояснил второй. – Правда, по мнению моего знакомого, пересаживать следует обязательно женское сердце.

– Но где найдешь столько доноров?

– В том-то и дело! Кстати, у вас уже есть донор? – спросил второй.

– Мне донор не нужен. Я хочу поставить атомное сердце, – сказал второй.

Первый с уважением посмотрел на собеседника: атомное сердце по карману далеко не каждому.

– Похоже, вы влюбились в Ору Дерви, – угодливо улыбнулся первый, когда они подходили к прозрачному кубу столовой.

– Разве можно влюбиться в полуробота? – пожал плечами будущий обладатель атомного сердца.

– Вы однако, непоследовательны: ведь себе-то считаете возможным поставить искусственное сердце.

– Мужчина – другое дело, – пожал плечами второй. – И потом, я не уверен, что в моем возрасте можно влюбиться.

Первый внимательно посмотрел на собеседника. Лицо, на котором только опытный взгляд отыскал бы следы пластических операций, показалось ему не очень древним. Правда, сеть тончайших морщинок покрывала щеки и нос цвета мореного дуба. Кустистые брови выцвели, но были еще густы. Глаза… Глаза были старыми. Почему бы ему не сменить заодно и глаза? Говорят, сейчас научились делать фотоэлементы, совершенно неотличимые от человеческого глаза.

Первый снисходительно улыбнулся.

Походка его была твердой и уверенной.

– Вам, наверно, за сто? – спросил второй.

– За двести, – уточнил первый.

– О! Почтенный возраст. Наверно, вы не в первый раз меняете сердце?

– В четвертый, – буркнул первый.

Гуго Ленц волновался, подлетая к Скалистым горам. Когда показались белые кубики в долине и автопилот произнес: «Внизу по курсу – клиника Святого Варфоломея», – сердце Ленца учащенно забилось.

Он много был наслышан об Оре Дерви. Толки об этой выдающейся женщине были противоречивы.

Одни говорили, что Ора Дерви – фанатик киборгизации, что она хотела бы всех людей превратить в роботов с позитронным мозгом и механическими конечностями.

Другие, – что Ора Дерви и сама представляет собой не женщину, а робот. Разве иначе могла бы она столь искусно проводить фантастические по сложности операции?

Третьи говорили, что…

Ленц тряхнул головой. Да мало ли что говорили? Всякий выдающийся человек еще при жизни обрастает ворохом легенд, как днище морского судна – водорослями. Глядя вниз, на теснящиеся пики, Гуго Ленц неотступно думал о той памятной ночи, когда у него созрело твердое решение непременно познакомиться с Орой Дерви, начальником Медицинского центра.

Не без удивления смотрела Ора на бледного человека, с улыбкой идущего ей навстречу. Явно не пациент – всех больных, когда-либо попадавших в ее руки, Ора помнила. Врач? Тоже непохоже.

– Добрый день, Ора Дерви, – сказал человек, остановившись.

– Добрый день, – остановилась и Ора. Где видела она эту ассирийскую бородку и горящие глаза?

Они стояли посреди аллеи, и Гуго не отрываясь смотрел на Ору Дерви.

– Вы, вероятно, по поводу трансплантации? – сказала Ора, когда молчание стало неприличным. – Обратитесь к старшему хирургу.

– Мне нужны вы, – сказал Гуго Ленц, представившись.

«Гуго Ленц, знаменитый физик, – мелькнуло у Оры Дерви. – Конечно, он. Как я сразу не узнала?»

– В таком случае встанем в тень, – улыбнулась Ора, обнажив ослепительные зубы.

– Дело идет о жизни, – сказал Ленц.

– Вашей.

– Всего человечества.

– Не многовато ли? Знаете что, – сказала Ора Дерви, беря Ленца под руку, – пойдемте ко мне. Здесь слишком много глаз и ушей. В кабинете спокойнее. Хотя я не уверена, что и там не витает дух нашего милейшего Арно Кампа.

«Физики любят шутить. Но Ленц не похож на шутника», – подумала Ора Дерви, пропуская вперед гостя и закрывая за собой дверь кабинета.

…Вечерело. За необычным разговором собеседники не заметили, как стало совсем темно, и Ора включила свет.

– Все, что вы мне говорите, очень интересно, – сказала Ора Дерви. – И очень странно. Неужели вы искренне считаете, что люди должны отказаться от киборгизации?

– Киборгизация несет гибель человечеству, – сказал Гуго Ленц.

– А мне кажется, киборгизация – путь к бессмертию человека.

– Бессмертие… А зачем оно?

– Не мне вам объяснять, – устало проговорила Ора Дерви. – Разве достичь бессмертия – не сокровеннейшая мечта человечества?

– Суть не в том, чтобы достичь бессмертия, а в том, какой ценой оно будет достигнуто, – сказал Ленц, закуривая очередную сигарету. – В конце концов, анабиоз – тоже жизнь. Но вы, например, разве согласились бы провести в анабиотической ванне тысячу лет, ради сомнительного удовольствия дотянуть до следующего тысячелетия?

– Что касается меня, то я предпочитаю обычную ванну, – улыбнулась Ора.

– Поймите, бессмертие противоестественно, оно человеку ни к чему, оно противоречит природе, – горячо заговорил Гуго Ленц.

– Вы рассуждаете несколько односторонне, – возразила Ора Дерви. – Разве можно сбрасывать со счетов такую вещь, как аккумуляция драгоценного человеческого опыта? Разве не обидно бывает, когда человек уходит из жизни в расцвете сил, унося в могилу опыт и знания, которые другим придется собирать по крупицам в течение, быть может, десятилетий?

– Я хочу напомнить вам об одной книге, – сказал Гуго Ленц, стряхивая пепел с сигареты. – Там рассказывается о стране, в которой изредка рождались бессмертные. Кажется, их называли струльдбругами. Струльдбруг уже при рождении был отмечен пятном на лбу, по которому каждый мог понять, что перед ним – человек, обреченный на бесконечную жизнь, на бессмертие. Прекрасно, казалось бы? Разве не должны были бы такие бессмертные стать украшением государства, опорой, нравственным мерилом общества? Разве не хранят они в памяти знания, накопленные человечеством? Разве не являются они живым воплощением истории? Но на деле все оказалось иначе. Старинный писатель, автор книги, рассказывает, что бессмертные были самыми неавторитетными, самыми презираемыми в стране людьми. К старости они становились несносно сварливыми, нудными, теряли память, и их отстраняли от всяких дел…

– Я читала Джонатана Свифта, – сказала Ора Дерви, – и отлично помню его.