Геннадий Прашкевич - Возьми меня в Калькутте

- Шурик, - толкнул его локтем фантаст в темных очках. - Не слышишь? Тебя зовут.

- Меня?

- Других Шуриков в баре нет. Значит, тебя.

- Кто зовет?

- А я знаю? Только что дверь открывалась. Тебя крикнули, и на выход.

Честно говоря, Шурик никак не ожидал от Роальда такой прыти. Роальд, конечно, мужик крутой, но сам Шурик за такое время вряд бы управился. Сунув в карман сигареты, он шагнул в коридор.

Тяжелая рука опустилась на плечо.

Шурик отпрянул.

- Не дергайся, - дохнул ему в ухо Люха, он же Иван Сергеевич Березницкий. - Ты меня достал. Еле на ногах стою. Пойдем обьяснимся.

- Далеко? - спросил Шурик, прикидывая, как удобнее бить мужика.

- Тут рядом. Не дергайся. Дважды я ни с кем не дерусь.

10. ПЕТЬ ПЕСНЬ

Несмотря на самоуверенность, Шурик был не из тех, кто считает снаряд дважды в одну воронку не падает. Видел он воронку, в которую снаряд ложился и четыре раза подряд. Однажды в Ростове в доме своей приятельницы, назовем ее Катей, он раз и навсегда убедился в несостоятельности всех этих красивых теорий.

Обычно, уезжая в отпуск, Шурик весело вваливался в уютную трехкомнатную воронку Кати и проводил у нее сутки, а то и двое, практически не покидая широкого раскладного дивана.

Вот и на этот раз он ввалился в воронку и был очень неплохо принят.

Но Катя, к сожалению, даже и разогреться не успела.

Катя только-только совлекла с себя пестрый легкий халат, чтобы Шурик мог без труда вспомнить всю архитектуру ее прекрасно сложенного тела, как в уютную трехкомнатную воронку ввалился второй вполне приличный снаряд какой-то бородатый гусь, следующий с Камчатки. Говорил - геолог, пил и жрал, как крокодил, и пронзительно рассматривал Шурика. В конце концов, с помощью Кати Шурик приделал гусю крылья и даже успел примять Катю на диванчике, как ботву в огороде, но тут в воронку с шумом ввалился третий снаряд - загорелая блондинка из Ташкента. Не открыть ей дверь было нельзя, о приезде блондинки Катю заранее предупреждали, к тому же при блондинке была посылка от какого-то неизвестного Шурику Катиного друга. Правда, взгляд у блондинки оказался рентгеновский. Увидев, в каком халатике и на какое голое тело ходит по квартире раскрасневшаяся Катя и как нетерпелив в дружеской беседе Шурик, она, в общем, не задержалась. Но не успел Шурик, рыча, броситься на моментально скинувшую халатик Катю, как в прихожей заверещал звонок. По его настойчивости было понятно, что на этот раз в Катину трехкомнатную воронку падает снаряд ба-а-альшого калибра...

Шурик изумленно выдохнул:

- Ты жив?

- Как жив? - не понял Люха.

- Ну, болит у тебя что-нибудь?

- Болит?

Люха задумался. Потом сказал:

- В свое время в сфере Эгги я потерял одну из шести своих конечностей. В галактике Эйхмана мне выстрелили глаз и спалили волосы на всех левых бедрах. Но все, что у меня осталось - это мое. Никаких неудобств я не ощущаю.

Здорово я ему навесил, решил Шурик. Заговаривается мужик. К Эйхману такого не подпустили бы, да и не те его годы. Вторая мировая когда кончилась. И про сферу эту... Тоже, нашел о чем говорить... Уж лучше бы про монтеров... Один из фантастов, совсем еще молодой, когда Шурик уходил, сидел на полу у входа и всех спрашивал - не монтер ли он?..

Шурик потряс головой.

Чудеса.

Пятнадцать минут назад Люха лежал в снегу бездыханный и пульс у него не прощупывался. А сейчас Люха стоял перед Шуриком живой-здоровый, правда, нес полную чепуху об Эйхмане и о неудобствах.

Свет фар высветил крылечко Домжура.

Они зажмурились, одинаково поднеся ладони к глазам.

Хлопнула дверца. Роальд вырос перед Шуриком и с некоторой опаской, но и с любопытством взглянул на Люху:

- Живой?

Люха промолчал.

- Как вы мне надоели, - сказал Роальд. - Прыгайте в телегу.

И спросил:

- Ко мне поедем?

- Лучше ко мне, - попросил Люха.

- А ты там снова не начнешь? - Шурик покрутил пальцем у виска.

- Не начну. Сказано, ни с кем не дерусь дважды.

- Видишь, - похвастался Шурик перед Роальдом. - Здорово я к нему приложился, заговаривается мужик.

- Ты меня достал, - мрачно обьяснил Люха. - У меня трансфер сел, не качает энергию. Я устал. В любой момент я могу превратиться в истинного жуглана. Сейчас бы по-хорошему, рвануть на тот коричневый карлик...

Роальд покосился на Шурика, устроившегося рядом с ним. Не пожалел ты Люху, говорил взгляд Роальда. Таким вернуть Люции Имантовне мужика скандала не оберешься.

Но что есть, то есть.

Комнатку Люха снимал ординарную, правда, отдельную, на девятом этаже. Они долго поднимались по узкой лестнице, лифт в позднее время не работал. Стараясь не шуметь, Люха отпер дверь и провел гостей прямо в комнату. "Справа у меня соседи."

Самодельный стеллаж с книгами, все больше фантастика. Круглый стол под скатертью. Два стула. Понятно, диван. Телевизора у Люхи не было.

- Ну? - грубо спросил Роальд. Ему хотелось побыстрее закончить дурацкое, ничего особенного не сулившее дело. Ну, бегал мужик от жены, бегал талантливо, но сам ведь и засветился. Завтра сдадим его Люции Имантовне, получим гонорар, и забудем.

До следуюшего побега.

- Иван Сергеевич, - спросил Роальд. - Вы действительно Березницкий? Почему вас Люхой зовут?

Люха устало опустил голову:

- Устал... Заслужил жестокое наказание...

- Это-то ясно, - грубо успокоил Роальд Люху. - Но бегать тоже несладко. Куда ни побеги, все равно тянет на малую родину, а? Прижаться щекой к березе, услышать знакомые голоса. Разве не так?

Люха опустил голову еще ниже:

- У нас нет берез. У нас вообще ничего такого нет.

Шурик и Роальд переглянулись:

- Как нет? Совсем ни одного дерева? А моря? Реки? Горы?

Нула часов нула минут нула секунд.

Они услышали странную исповедь.

Разумное существо не может жить только естеством. Разумное существо всегда нуждается в чем-то привнесенном извне, в чем-то даже малость противоестественном, ну, как, скажем, привнесено извне и всегда малость противоестественно искусство. Он, Люха, рожден с неким дефектом. В его далеком и весьма упорядоченном мире, славящемся как раз тягою к естесству, он сразу впал в состояние тех немногих несчастливцев, которых всегда тянуло к противоестественному. Или, скажем проще, к искусству. Люха, как все эти несчастливцы, не желал, как абсолютное большинство, просто пить и есть, не желал, как абсолютное большинство, просто честно трудиться над проблемами самосовершенствования, а, соответственно, самвоспроизведения. Грех, конечно. В своем весьма далеком и весьма упорядоченном мире, достигшем волшебной гармонии естества, Люхе всегда хотелось петь песнь, действо в их мире давно и строго запрещенное, давно и строго приравненное законом к самым тяжким преступлениям.