Морье Дю - Паразиты

- Для девушки вашего возраста вы слишком бесчувственны, - сказал кто-то. - Вам на все наплевать, разве нет? - А Мария только рассмеялась и покачала головой. - Конечно. А почему бы и нет?

Она, напевая, пошла по коридору, слыша слова режиссера:

- Вся сложность с этой малышкой в том, что ее следует хорошенько отшлепать.

Но вот наступил перелом. Она упорно работала, делала то, что подсказывал ей собственный инстинкт, и, слыша, как ее голос произносит ту или иную строку текста, испытывала своеобразное волнение, прилив сил и по окончании репетиции с важным видом, засунув руки в карманы, стояла у кулисы и думала: "Сейчас они подойдут ко мне и скажут - "Это было замечательно, Мария".

Она ждала и расчесывала волосы, смотрясь в маленькое треснувшее зеркальце из той самой сумки, которую Труда дала ей перед отъездом; ждала, но никто ничего не говорил ей. Актеры, занятые на репетиции, о чем-то шептались. О ней? Один из них запрокинул голову и громко расхохотался. Они обсуждали совсем другую пьесу, в которой все были заняты. Из партера поднялся режиссер и сказал:

- Хорошо. Сделаем перерыв на ленч. До двух часов все свободны.

Мария ждала. Конечно же, он повернется к ней и что-нибудь скажет. Конечно же, он скажет: "Мария, это было блестяще".

Но он через плечо говорил со своим помощником и закуривал сигарету. Затем он увидел ее. И подошел к кулисе, около которой она стояла.

- Сегодня, Мария, не так хорошо, как вчера. Вы слишком форсируете. Вас что-то беспокоит?

- Нет.

- Мне показалось, у вас озабоченный вид. Ну, что же, идите перекусите.

Беспокоит... О чем ей беспокоиться? Она была счастлива, взволнована и думала только о своей роли. А теперь, да. Она почувствовала беспокойство. Ощущение радости прошло. Уверенность в себе покинула ее: последние капли просачивались сквозь подошвы туфель. Она затянула потуже шарф и застегнула пальто. На ленч она всегда уходила одна. Накануне кто-то предложил ей вместе пойти в "Кота и скрипку", но из этого ничего не вышло. Все разошлись в разные стороны. Ей оставалось либо вернуться в свою мрачную комнату, либо купить где-нибудь булку с колбасой и чашку кофе.

Она прошла по коридору, поднялась по лестнице, ведущей со сцены, и, подходя к двери, услышала шаги. Ее опередили два актера, которые недавно смеялись на сцене.

- О, да, - говорил один голос, - конечно, все дело в гнусном фаворитизме. Ее приняли только из-за имени. Делейни все устроил перед тем, как уехать в Австралию.

- Вот что значит, когда за тобой стоит влиятельный человек, - сказала другая. - Мы годами работаем в поте лица, а она проскальзывает через заднюю дверь.

Мария замерла на месте и ждала. Через секунду она услышала, как хлопнула входная дверь. Она ждала, пока они перейдут улицу и свернут за угол. Она дала им время, затем вышла за ними. Но они стояли на тротуаре и разговаривали. Увидев ее, они сконфуженно замолчали. Возможно, они спрашивали себя, не слышала ли она их разговор.

- Привет, - сказал один из них. - Вы идете перекусить? Не составите ли нам компанию?

- Сегодня не могу, - сказала Мария. - У меня встреча с другом отца, который приехал посмотреть спектакль. Мы встречаемся в "Адельфи".

Она помахала им рукой и ушла, не переставая напевать до самого "Адельфи", ведь другие тоже должны поддаться обману... этот мужчина за рулем грузовика, эта женщина, переходящая улицу. И, рисуясь перед всеми, рисуясь перед собой, она распахнула дверь "Адельфи", и прошла в женскую гардеробную, чтобы потом с полным правом сказать, что действительно была там. Когда вы лжете, сказала она себе, в вашей лжи должна быть хоть крупица правды. Она привела себя в порядок, напудрилась ресторанной пудрой, наполнила свою пудреницу и, когда служительница подошла вытереть раковину, положила на маленькое стеклянное блюдце шесть пенсов.

- Может быть, вы снимете пальто? В ресторане тепло, - сказала женщина.

- Нет, благодарю вас, - улыбнулась Мария. - Я спешу.

Она вышла из туалета и через несколько секунд оказалась на улице; слава Богу, ее никто не видел. Она боялась, как бы один из швейцаров не сказал ей:

- Что вы здесь делаете? Это не вокзальная уборная.

Мария свернула в боковую улицу и вошла в кондитерскую; там она съела пять сдобных булочек, довольно черствых, и выпила чашку чая, при этом думая о том, каким ленчем угостил бы ее Папин друг, если бы он, действительно, ждал ее в "Адельфи". Или сам Папа в "Савое". Вокруг суетятся улыбающиеся официанты, подходят разные люди, заговаривают с ними, а Папа объясняет: "Это моя дочь. Она недавно поступила на сцену".

Но Папа в Австралии с Селией, а Мария в Ливерпуле, в захудалой кондитерской; она в одиночестве ест черствую булочку, и все потому, что Папа так решил. И никого нет с ней рядом, потому что она дочь Делейни. Я ненавижу их, - думала Мария. - О, Господи, как я их ненавижу...

В ней кипела ненависть на весь мир, оттого, что он вдруг показался ей таким не похожим на тот мир, к которому она стремилась, где все друзья, все счастливы, все протягивают ей руки... Мария... Она специально вернулась в театр с опозданием, надеясь, что режиссер придерется к ней и отчитает, но он тоже опоздал; все опоздали, и поэтому репетицию начали сразу с той сцены, в которой она не участвовала. Она спустилась в партер и села в заднем ряду.

В четыре часа режиссер, наконец, посмотрел в ее сторону. Он увидел, что она еще здесь и сказал:

- Мария, вам не к чему ждать. Вы мне больше не понадобитесь. Идите отдохните перед спектаклем.

Кто-то хихикнул? Кто-то посмеивается над ней в углу сцены?

- Благодарю вас, - сказала она. - Тогда я пойду. Мне надо сделать кое-какие покупки.

Она снова вышла на улицу, и все они остались у нее за спиной в театре. Тогда-то она и села в автобус, идущий к парому. Туда-обратно, туда-обратно ездила она на пароме. Во всяком случае, теперь уже не имело значения, как она выглядит, кто на нее смотрит. Дул сильный ветер, было холодно, она постояла на одной стороне палубы, затем перешла на другую, но и там ветер был не меньше, и она плакала. Туда-обратно, туда-обратно между Ливерпулем и Беркинхемом, и, ни на секунду не умолкая, звучит в ее ушах отчетливый женский голос "Ее приняли только из-за ее имени".

Смеркалось, на набережной зажигались огни. Было туманно и пасмурно.

Если бы я всю жизнь так и ездила на пароме, думала Мария, в театре меня бы даже не хватились. На мою роль пригласили бы кого-нибудь, все равно кого: неважно.

Она спустилась по трапу на причал, села в другой автобус и, уже идя по улице к своему жилищу, поняла, как устала и проголодалась. В душе ее загоралась страстная надежда: а что если ее ждет горячее мясо и яркий огонь в камине? Когда она входила в дом, ей навстречу по лестнице спускалась хозяйка с лампой в руке.