Евгений Лотош - Серый туман

Тилос машинально кивает.

— Тогда до встречи, — Фарлет стремительно поднимается из кресла. — Бывай.

Ученик сидит в опустевшей комнате и невидяще смотрит на переливающуюся красками стену. Его губы безмолвно шевелятся, глаза прикрыты. И когда его веки наконец приподнимаются, в зрачках плещется страх.

04.12.1581, понедельник

— А вот и я! — фальшиво-веселым голосом пропел Михась, когда дверь квартиры отворилась. — Привет-привет!

— Привет… — Герда бросила на него хмурый взгляд исподлобья и ушла в кухню, загремев там кастрюлями.

— Что-то случилось? — поинтересовался Михась, сбрасывая на резиновом коврике в прихожей мокрые ботинки и расстегивая покрытое снегом пальто.

— Да ничего не случилось, — деланно-безразлично ответила жена. — Только ужин давно остыл. Я тут у плиты весь вечер парюсь, а тебя не дождешься… Я уже поела.

Она открыла алюминиевую кастрюлю и принялась помешивать в ней большой ложкой. Пар поднимался от плиты и оседал на окно, рисуя на нем причудливые морозные узоры. Михась сунул на вешалку пальто, подошел к Герде, отобрал ложку и повернул жену лицом к себе.

— Ну не дуйся, Гердочка! — проговорил он виновато. — Ну я же предупреждал, что у нас аврал на работе. Конец квартала на носу, да еще и конец года, все носятся как ошпаренные. ВЦ работой завален по самое не могу, а у нас еще и одна машина вырубилась, блок консольных портов сгорел, скотина, шесть терминалов отключилось. А ты почему не позвонила?

— У всех автоматов во дворе опять трубки обрезали, — жена насупилась. — А к дальним я побоялась идти. Темно…

— Плохо. Когда-то опять починят… Гердочка, милая, ну не смог я с работы раньше восьми вырваться, чесслово!

Жена шмыгнула носом и ткнула его в живот кулачком.

— Опять, небось, с девицами-лаборанточками любезничал весь день напролет, — слабо огрызнулась она. — С той, небось, с блондинкой пергидролевой, как ее… с Машкой твоей.

— Она не моя, она общественная, — фыркнул Михась. — Двадцать три девке, и переживает страшно, что не замужем. Вот и вертит задницей перед всеми мужиками подряд, даже женатиками. Дура дурой, а верит, что однажды и на нее кто-то всерьез польстится.

— У вас, мужиков, все бабы дуры! — снова шмыгнула носом Герда. — И я тоже, небось, дура.

— Ты у меня умница и красавица, — искренне ответил программист. — Мне кроме тебя никого не надо.

— Правда?

— Правда!

— Тогда я тоже тебя люблю, — заявила жена, утыкаясь ему в грудь носом. — Ой! — она резко отпихнула его. — У меня сейчас из-за тебя каша подгорит!

Она схватилась за ложку и принялась усиленно мешать в кастрюле.

— Ешь давай, пока по лбу не дала! — скомандовала она совсем другим тоном – властным, но с прорезающимися смешливыми нотками. — Суп разогреть?

Михась зачерпнул из тарелки и сунул ложку в рот.

— Нет, — отказался он, усаживаясь за стол. — И так сойдет. Герда, так что случилось? Только не ври, что все в порядке, я же тебя знаю.

— Да в очереди за суповыми наборами настоялась, Мишенька, — слишком быстро и беспечно ответила та. — Выбросили по форинту за кило, случайно натолкнулась. Там очередина, больше часа на улице торчала. Замерзла как собака, с людьми переругалась, продавщица, скотина, обвесила на триста грамм… Хорошо хоть не по талонам.

— Герда! — Михась отложил ложку. — Я же говорю, не ври мне! Опять Тащеева докапывается?

При мысли о гердиной начальнице, жирной обрюзглой тетке лет сорока, но выглядящей на все шестьдесят, он с трудом подавил приступ бешенства. Пообщался он с ней лично только однажды, пару месяцев назад, но до сих пор ее густо накрашенная, с жирными брылями, физиономия стояла перед ним как живая.

Плечи Герды поникли, и она вдруг тихо всхлипнула.

— Уволюсь я, Мишенька, — зло сказала она. — Прости, но не могу я там больше. Она меня опять… опять…

— Швабкой назвала? — переспросил Михась.

Жена молча кивнула.

— На весь отдел, вслух, — добавила она после паузы. — Несколько раз. И тринадцатой зарплаты пообещала лишить, якобы за постоянные ошибки.

Михась дотянулся до ее руки и почти силой усадил жену себе на колени.

— Ну и плевать на нее, на премию, — беспечно заявил он. — Мне-то точно дадут в двойном размере. Начальник ВЦ сегодня пообещал шестьдесят форинтов доплатить к Новому году. Не пропадем. А знаешь что еще? Мне Серкина сегодня сказала, что у нее есть знакомый, у которого директор мебельного магазина в корешах ходит. Она нас познакомит. Тому директору нужно дитенка натаскивать к выпускным и вступительным следующим летом, вот он и ищет репетитора по русте. А у меня, сама знаешь, с родным языком со школы все просто зашибись. Так что к лету, глядишь, даже новый комод достанем, о каком ты мечтала. А то и целую стенку!

— А кто такая Серкина?

— Ну, экономист у нас в конторе, как и ты.

— Ох, Мишенька, — Герда съежилась и закаменела в его объятиях. — Зря ты меня замуж взял. Совсем зря. И девицы тебя любят, и сам парень неглупый. Жена-немка для тебя только камень на шее. Миш, давай разведемся, а?

— Что? — поразился Михась. — Ты хоть думаешь, о чем говоришь? Какое «разведемся»? С какой вдруг радости?

— С такой. Тебе двадцать семь, мне двадцать пять, молодые, детей нет, так что разойтись можно безболезненно. Я к родителям в Карлсбад вернусь. Я не пропаду, а у тебя жизнь наладится. Найдешь себе новую жену, без пятого пункта…

— Герочка, да я… — Михась скрипнул зубами, но тут же взял себя в руки. — Глупости говорить заканчивай. Ничего мы не разведемся и никуда ты не уедешь. Вот с из треста своего точно увольняйся. Прямо завтра же подавай заявление. Отработаешь две недели, и пошла она куда подальше, эта Тащеева, свинья откормленная! Новый год скоро, до него отдохнешь как следует, ну, а потом новую работу найдешь.

— А непрерывность стажа? Ведь две недели можно ходить без работы, не больше. И потом, помнишь, как летом к нам участковый ходил?

— Ну, тогда же ты дома сидела не две недели, а два месяца, так что и участкового понять можно. И непрерывности у тебя все равно уже нет. Да и участковый тоже человек, он под Новый год квасить станет, а не о тунеядцах думать. Да наплевать на непрерывность! Можно подумать, есть большая разница, девяносто форинтов у тебя пенсия по старости или сто двадцать за стаж.

Михась потянул носом воздух.

— Слушай, а у тебя ничего не горит? — озабоченно осведомился он.

— Ой! — Герда вскочила с его колен. — Каша! Каша пригорела! Говорила же я! Как сейчас кастрюлю отмывать!

Схватив полотенце, она подхватила кастрюлю с плиты, обожглась сквозь тонкую ткань и, ойкнув от боли, уронила ее в мойку. Холодная вода, хлынувшая из крана, разъяренно зашипела на закопченном алюминии. В воздух поднялся столб пара.