Ференц Кашшаи - Телечеловек

— Тсс! Не шуметь!

— На улице поется лучше, — задорно ответила девушка в полотняной шапочке.

— Правда, профессор, мы поем народные песни. Против них даже конная полиция вряд ли может возражать.

— Итак, песня на благо науки и прогресса? — Я иронически улыбнулся.

— Можно сформулировать и так, господин профессор.

— Черт возьми! Недурно бы написать диссертацию на тему: роль песни в развитии науки!

Как ни парадоксально, мой иронический совет вовсе не был воспринят слушателями как насмешка. Студентам, развернувшим широкую кампанию солидарности с профессором Бирмингем, и в голову не приходило, что этот самый профессор способен их высмеять! Со мной получилось точь-в-точь, как с тем сказочным героем, который хотел отодрать репей, а тот в ответ больно уколол его руку своими колючками!

Все это время репортеры непрерывно щелкали затворами фотоаппаратов и усердно записывали в свои блокноты все, что им удавалось услышать. До самого последнего момента я старался держать их поодаль и не допускать до разговора со студентами. Заметив, какие отчаянные усилия делают журналисты, чтобы протиснуться ко мне, я решил во что бы то ни стало избежать интервью, не сулившего ничего, кроме неприятностей, и обратился к окружающим:

— Вы обещали проводить меня до машины.

— А вы тоже в театр, господин профессор? — оживленно откликнулись студенты.

— К сожалению, я уже приглашен в другое место.

— В таком случае до свидания, господин профессор.

— Бирмингу ура!

Включив мотор и дав газ, я с тоской, внезапно сжавшей сердце, подумал, что все слова одобрения и похвалы адресованы вовсе не мне. Мое место там, в лаборатории, где я должен работать, но это исключено, так как тот, другой «Бирминг», расторгнул контракт с правительством. Пока его не схватят, нечего и думать о возобновлении экспериментов.

Свернув в боковую аллею, машина миновала конных полицейских и остановилась у дома Лиан. Я вышел не сразу. Меня задержало сообщение, передаваемое по радио (приемник смонтирован на щитке машины):

«Как мы уже сообщали, сегодня во второй половине дня в Национальном парке было намечено студенческое шествие. Узнав о мерах, принятых полицией, Молодежный комитет защиты профессора Бирминга вынужден был отменить демонстрацию, обещавшую быть весьма многолюдной. К вечеру через парк прошла небольшая колонна — не больше двухсот демонстрантов. Они с пением направились к театру «Орма». Патрулировавшие поблизости полицейские не делали попыток рассеять демонстрацию. Вскоре в Национальном парке появился профессор Бирминг. Корреспондентам газет и фоторепортерам удалось запечатлеть его в тот момент, когда он выражал свое разочарование по поводу малочисленности демонстрантов. Когда студенты заверили Бирминга в своей солидарности с ним и заявили, что в своей борьбе он «не одинок», профессор обвел взглядом собравшихся и с явной иронией заметил: «Не одинок, говорите?» Очевидно, он намекал на их явную малочисленность, рассчитывая, вероятно, на более внушительную поддержку. Чем иным, как не разочарованием и недовольством, можно объяснить его отказ от участия в дискуссии в театре, хотя он и сослался на занятость?

Мы вправе задать вопрос: дают ли основание все эти симптомы надеяться, что ученый отойдет от той воинственной позиции, которую он занял в последнее время?»

Я осмотрелся. Маленькая спортивная машина салатного цвета исчезла.

2

Лиан я застал дома, но, к сожалению, она была не одна. В комнате находились незнакомый мне полный, круглолицый господин и такая же кругленькая женщина с пухлыми щечками и гладкой прической, удивительно похожая на него. «Брат с сестрой или супруги», — подумал я. Как известно, долгая совместная жизнь часто делает людей удивительно похожими друг на друга. Надежда на то, что Лиан познакомит нас, сразу же исчезла, они встретили меня как доброго старого знакомого.

— Хелло, профессор! — Когда мужчина поднялся с кресла, он уже не казался таким круглым. Рукопожатие его было по-мужски крепким, и в манере держаться чувствовалась известная подтянутость.

Женщина тоже приветливо протянула мне руку и только было хотела что-то сказать, как Лиан, та самая Лиан, об учтивости и скромности которой ходили целые легенды, моментально перехватила инициативу. Столь необычная расторопность всегда служила явным признаком того, что она взволнована.

— Господин Ливенс с супругой любезно предложили проводить меня в театр. Может быть, и вы, Денни, присоединитесь к нам? Присядьте же. Ведь в нашем распоряжении еще несколько минут. Ну, так как? Поедете с нами?

Мне почему-то показалось, что Лиан, как бы угадав мои мысли, тоже стремилась к тому, чтобы мы остались вдвоем. Что же она могла разузнать? Ливенс… Кто он, этот Ливенс? Ливенс, театр… Вспомнил! Ну, конечно, Ливенс — автор пьесы, в которой Лиан еще летом репетировала главную роль. Правда, название пьесы я так и не припомнил, Но по крайней мере выяснил, с кем имею дело. Очевидно, на моем лице отражались мучительные раздумья и озабоченность, потому что Ливенс и его супруга тактично помалкивали. В поведении Лиан, в каждом ее движении угадывалось напряженное, явно напускное спокойствие. Поэтому я решил любыми путями незаметно выведать, встречалась ли она с теледвойником.

— Сопровождать такую знаменитую актрису? Почту за честь.

Мои слова прозвучали столь неестественно, что я боялся, как бы это не бросилось в глаза присутствующим. Пытаясь сгладить неловкое впечатление, я с деланным оживлением продолжал:

— Мы не виделись целую вечность… — я на мгновение умолк в надежде, что паузу заметит только Лиан, и хотел было добавить, как бы поясняя: «…на сцене». Но в горле у меня чтото застряло, пауза настолько затянулась, что я невольно проглотил конец (рразы. Меня буквально лихорадило, огромным усилием воли я сдерживал желание броситься к Лиан и крикнуть: «Ну, выскажись сама и выслушай же меня!» И хотя было произнесено всего несколько слов, казалось, что мы уже целую вечность ведем праздный, пустой разговор о никчемных, никому не нужных вещах и зря тратим драгоценное время. Я мучительно ломал голову, как бы остаться с Лиан наедине хотя бы на несколько минут.

Лиан с напускной строгостью взглянула на меня, ее глаза широко раскрылись от удивления. Как всегда в такие минуты, на губах у нее играла легкая улыбка, что придавало ее подвижному лицу выражение то ли снисходительно-насмешливое, то ли задумчивое.

— Вот как, целую вечность? — протянула она затем, словно давая понять, что уж ктокто, а она отлично уловила скрытый смысл слов, но по понятным причинам лишена возможности ответить на них прямо, тотчас замкнулась и как-то неопределенно проговорила: