Питер Морвуд - Иван-Царевич

В новом облачении выскочил Иван из юрты, как раз когда быки стронули ее с места, и принялся с любопытством наблюдать за неуклюжими движеньями. Да так засмотрелся, что не заметил, как подвели ему коня.

Подвел тот самый десятник-багатур, что захватил его вчера в полон. Плоское лицо ничего не выражало, но в глазах-щелках горела ненависть: мало того, что отпускают пленника без выкупа, хоть бы проклятьем наградили в дорогу! Иван попросту улыбнулся, когда тот швырнул ему поводья.

— Как на Хорлов приду, — не отказал себе татарин в удовольствии напутствовать Ивана, — сам тебя на кол посажу. — Развернул коня и умчался, вздымая пыль.

Но более никто в лагере татар не удостоил его и взглядом. Мангую Темира что-то не видать. Небось уже скачет по степи да молит своего бога, чтоб конский галоп отдавался потише в отяжелевшей голове.

Иван-царевич стоял и глядел до тех пор, пока не разобрали все юрты и последний отряд всадников не устремился навстречу восходу. Затем трижды перекрестился и прочел благодарственную молитву по случаю счастливого избавленья. Стреножив Бурку, дабы не ускакал без седока, порылся Иван в седельном мешке, нашел скатку с постелью и завалился спать на смятой траве.

Проснулся он, когда совсем уж рассвело, и почувствовал, что на свежем воздухе лучше отдохнул, чем за всю ночь в душной юрте. До завтра он решил не продолжать путь: соседство татар его не устраивало, пусть подальше отъедут. Какой бы приказ ни привез им ночной вершник, он не желает участвовать в его исполнении. Однако день безделья — пропащий день, а их у него не так уж много осталось. Еще год назад он и думать не думал, что время станет его подпирать. А теперь прозрел, особливо после недавнего приключенья: покуда не предоставит он хорловскому престолу законного наследника, нету у него в запасе лишних дней.

День, хоть и праздный, минул скорей, чем он ожидал. Да и не совсем праздный: нашел-таки Иван, чем себя занять, объехал верхом весь татарский бок, проверил, так ли он велик, как поначалу ему казалось, и потратил на то не один час. Чудно, непривычно ехать не в одну сторону, а еще чудней очутиться в том месте, откуда начал. Делать боле было нечего и смотреть не на что. Татары увезли с собой все до последней булавки, до гребешка, ножа сломанного и того не оставили.

Когда наконец пустился он в путь по следу татарской конницы, то ехал не торопясь. Однова в жизни довольно быть поднятым на копья. Но несмотря на осторожность и даже робость, подъехал Иван к новому становищу Мангую Темира быстрей и внезапней, чем хотел.

Еще издали увидал он дымки, вьющиеся над унылой степью. Странные дымки для костров больно густые, а до пожарища не дотянули. Екнуло сердце у Ивана и пожалел он впервые, что не последовал совету матушки. Ведь говорила сердешная: наденешь кольчугу, так она тебе и не пригодится!

Осадив Бурку, перевел он дух и сказал себе, что уж на сей раз Господь Бог посылает ему настоящее испытание. На всяк случай приготовил меч и шашку, лук со стрелами да ослабил щит, привязанный за спиною. А заместо плетки взял в руки палицу, отвязав ее от седельной луки. Потом дал себе время поразмыслить, как быть дальше. Выбор не то чтоб велик: ехать вперед, на месте остаться иль поворотить вспять. Вперед боязно, стоять глупо, но меньше всего хотелось труса праздновать. Вздохнул Иван-царевич глубоко, так что в горле запершило, да и поехал навстречу судьбе.

Легкий ветерок, гулявший над степью, вдруг утих, ровно мать-сыра земля дыханье затаила. Лишь нарушали тишину стук подков да сердце Ивана, ухающее им в такт. Палица на ремне, вкруг запястья обмотанном, всей тяжестью к земле тянула. Может, через минуту-другую в ход ее пустить придется. Старые сказки учили терпенью и доброте к людям, но ни один богатырь не отказался еще от доброй битвы. Знать бы, что детские мечты о подвигах ему поперек горла станут!

Конский топот оглушил его. Царевич прикрылся щитом, занес палицу и содрогнулся, глядя на усеянное шипами навершие.

Пятеро татар подскакали к нему на диком галопе, он успел обменяться с ними двумя-тремя ударами, и они исчезли, как не бывали.

Бурка попятился, взвился на дыбы, загарцевал на задних ногах: не терпится чалому в битву, тогда как хозяин всеми силами тщится ее избежать. Иван осадил коня на четыре ноги, оглянулся: всадники уж далеко. Чудеса творятся на вольном свете: пятеро татар встретили в степи одного русского и пустились наутек, отбиваясь лишь для того, чтоб дорогу себе расчистить! В краткий миг стычки успел Иван разглядеть слепой ужас в узких глазах. Ему тоже не улыбалось встретиться с тем, кто нагнал на них такого страху, ведь известно, что татары трепещут пред Великим Ханом, пред громом небесным и боле ни перед кем.

Но давши слово, держись: решил вперед ехать, так отступать не след, что бы тебя там ни ожидало. А как встретишь врага лицом к лицу и увидишь, что тебе с ним не совладать, тогда и беги вслед за татарами.

Степь, черным дымом подернутая, уже не была такой пустой и плоской, как ранее. Повсюду камни, обломки, насыпи, рвы, будто великан какой в одночасье всю ее перекопал. Теперь тут сколь угодно мест для укрытья и засады. Царевич почувствовал знакомую тяжесть в груди, и сердце затрепетало пойманной птицею. Татар поблизости не видно, а ему все ж ясней ясного, что едет он прямо в расставленный силок. Вдруг всхрапнул конь, заупрямился. И царевич не стал его за то винить, как увидал впереди всю орду Мангую Темира — три тысячи убитых татар.

Никакие то не рвы и не камни, а мертвые тела. Лежат, ровно пахари на поле отдыхают. Иван вертел головой, пораженный не меньше своего неподвижно застывшего коня. А колосья на поле том — не что иное, как бессчетные стрелы с ярко раскрашенными наконечниками. Ими-то да еще ногтями умирающих и перепахана скрозь земля, обильно кровью политая. А дым идет от обгоревшего каркаса юрты на колесах. Стелется над степью, напоенный дурманным запахом горящего конского волоса. Вот тебе и памятник множеству спаленных городов.

При виде жуткого сего зрелища Иван почувствовал...

Да ничего он не почувствовал.

Никогда прежде не видал он смерти, даже средь близких и друзей. Не присутствовал и на казнях, что устраивались в царстве отца крайне редко, лишь в назидание. Оно конечно, татары — исконные враги Руси, но хоть о Мангую Темире, зарубленном на полном скаку, мог бы пожалеть, ведь хан оказался к нему беспричинно добр, иль о смерти лекаря Юки, только вечор врачевавшего его раны... Но три тысячи!.. Этакое разве умом охватишь?

Да уж, подумал он, коль убивать, так тысячами. Тогда никто и убийцей не назовет.

Но ведь и впрямь не убийство это, а кровавая битва, о каких былины слагают при дворе царей и князьев. В крестьянских-то сказках ни слова о них не сказано, а отчего?.. Ведь ежели мечом рубануть, кровь, она у всех красная, и у князя, и у мужика. Хоть лица знатного роду и не желают этого признать, а мужиков, однако, в солдаты отдают.