Илья Варшавский - Человек который видел антимир

— Как раз ни при чем тут скорости. Очередная чушь, которой питаются доверчивые дураки. При равномерном прямолинейном движении одной системы относительно другой наблюдатели обеих систем будут фиксировать замедление ритма времени в чужой системе. Однако это замедление кажущееся, так как интервал между двумя событиями, происходящими в другой системе, может быть замерен только при помощи передачи сигнала, распространяющегося с конечной скоростью. Если скорость движения систем относительно друг друга соизмерима со скоростью распространения сигнала, то время, зафиксированное между двумя событиями в системе, относительно которой наблюдатель неподвижен, будет иным, чем в системе, движущейся по отношению к нему. Задача об истинном изменении времени в системах, движущихся прямолинейно и равномерно, вообще не может быть сформулирована, так как наблюдатели в этих системах, однажды сверив часы, больше никогда не встретятся. Для того чтобы такая встреча произошла, необходимо, чтобы по крайней мере один из них начал двигаться с ускорением, что противоречит условиям самой задачи. Истинное изменение скорости течения времени может иметь место только в системах, движущихся с ускорением, и не в силу самого движения, а вследствие принципа эквивалентности, гласящего, что ускоренное движение эквивалентно нахождению в гравитационном поле, которое обладает способностью менять кривизну пространства и скорость течения времени. Впрочем, этим свойством должны обладать все поля, а не только гравитационное. Просто до сего времени мы не имели возможности наблюдать эффект действия других полей, соизмеримых по напряженности с гравитационным полем. Я первый, кому это удалось, — добавил он самым обыденным тоном.

Некоторое время мы молчали. Чувствовалось, что Берестовский хочет о чем-то спросить, но не решается. Такая нерешительность настолько противоречила создавшемуся у меня представлению о Берестовском, что я невольно захотел ему помочь. Впрочем, может быть, тогда я просто искал способ побыстрее от него избавиться. Обилие непривычных понятий, преподнесенных мне профессором, очень меня утомило.

— Мне кажется, — сказал я, — что, идя ко мне, вы имели какую-то определенную цель. Можете говорить со мной откровенно.

— Конечно, имел, — ответил он, — однако вы еще недостаточно подготовлены для серьезного разговора. Кроме того, по-видимому, вы утомлены. Некоторые элементарные понятия, о которых я вам говорил, еще не нашли места в вашем сознании. То, что принято называть здравым смыслом, противится их усвоению. Пройдет несколько дней, и все это уляжется. Я вам дам знать о дне нашей следующей встречи.

Берестовский встал и, не прощаясь, вышел.

Несколько дней шел дождь, и я почти не выходил из дома. Сказать по правде, мне совершенно не хотелось встречаться с Берестовским. Что-то было в нем вызывающее антипатию. Не могу сказать, что именно. Скорее всего превосходство, с которым он взирал на меня. Я не сомневался в том, что в его планах я должен был играть какую-то роль. При этом он ко мне присматривался, как присматриваются к вещи, которую собираются купить в магазине. Кажется, он не сомневался в том, что если я ему подойду, то вопрос будет решен независимо от моей воли.

Вместе с тем я много раз мысленно возвращался к нашему последнему разговору. Как ни странно, то, о чем мне говорил Берестовский, приобретало для меня все больший и больший интерес. Подсознательно я думал об этом все время. У меня даже появилось подозрение, не являюсь ли я объектом гипнотических экспериментов профессора-брахмана.

На четвертый день я вышел, чтобы купить папирос.

У входа в магазин я столкнулся с Берестовским.

— Я пришел за вами, — сказал он, глядя по обыкновению куда-то вбок.

— А вы были уверены, что я приду? — спросил я.

— Конечно, потому, что я вас вызывал, — ответил он. — Пойдемте.

Я безвольно поплелся за Берестовским.

Подойдя к своему дому, профессор вынул связку ключей и долго манипулировал ими у небольшой двери в заборе. Наконец дверь открылась.

— Входите, — сказал он.

То, что произошло дальше, было похоже на дурной сон. Я почувствовал толчок, все предметы перед глазами покатились куда-то вниз, и я оказался лежащим на земле. Острые зубы сжимали мне горло.

— Назад, Рекс! — крикнул Берестовский, и огромная овчарка, рыча и огрызаясь, направилась к дому.

— Я допустил оплошность, — сказал Берестовский, невозмутимо наблюдая, как я поднимаюсь на ноги, — было бы очень некстати, если бы он вас загрыз именно тогда, когда вы мне нужны.

Странным было то, что его слова меня не возмутили. Какая-то тупая покорность овладела мной.

Мы стояли посредине двора, напоминающего свалку. Кучи каких-то исковерканных аппаратов и приборов валялись там, где некогда были газоны. В центре двора стояло несколько трансформаторных будок.

— Попортил я им всем крови, пока они поставили мне эти трансформаторы, — сказал самодовольно Берестовский. — Впрочем, для меня эти мощности смехотворно малы. Мне нужны миллиарды киловатт. Максимум, на что можно использовать эти трансформаторы, — зарядка аккумуляторов. Основные количества энергии, необходимой для моих опытов, мне приходится добывать самому. В этом я, слава богу, не ограничен.

Мы вошли в дом. Дневной свет слабо пробивался через щели в закрытых ставнях. Однако Берестовский подошел к окну и задернул плотную штору. После этого он зажег свет.

«Лаборатория средневекового алхимика», — невольно вспомнил я слова своего приятеля.

Хаотическое нагромождение причудливого вида аппаратов, проводов и высоковольтных изоляторов делало передвижение по лаборатории почти невозможным. В самой их гуще стояли два авиационных кресла.

Взяв меня за локоть и ловко лавируя между препятствиями, Берестовский подвел меня к одному из кресел и усадил в него.

— Теперь мы можем продолжить наш разговор, — сказал он, усаживаясь во второе кресло.

Некоторое время он молчал, напряженно думая о чем-то, потом неожиданно спросил:

— Вероятно, на Земле нет такого журналиста, который не мечтал бы первым попасть в космос?

— Не собираетесь ли вы предложить мне стать космонавтом? — спросил я, удивленный его словами.

— Ничуть, — сказал он, усмехаясь. — Даже самые отдаленные области космоса представляют собой не больше, чем задворки нашей вселенной. Человеческое воображение их давно обсосало и обслюнявило. То, что я вам действительно хочу предложить, правильнее всего было бы назвать путешествием в Ничто. Туда, куда не проникала даже человеческая фантазия, способная представить себе белого дракона в виде чистого листа бумаги. Короче говоря, я намерен показать вам не самого дракона, а его антипода, с тем чтобы вы потом поведали человечеству, как он выглядит.