Юрий Леднев - Странный остров

Поэтому мы настоятельно советуем, даже просим: не заводите философских дискуссий ни дома, ни на улице.

А вы, милые женщины, удерживайте мужей от попыток рожать истины. И в самом деле: зачем нужна философская истина, если дома так хорошо и все здоровы. Лучше заведите кошку или собаку. На них можно смотреть, их можно даже гладить.

Итак, мы считаем, что Георгий совершенно легкомысленно согласился на философский диспут с правителем острова Благоденствия. Упрямец! Философский синяк и развал компании в споре у него уже были, не хватало только остаться ему без головы или без кожи.

Железный Джон с наполеоновским величием поглядел на побледневших друзей, потом перевел глаза на петушинно изготовившегося к философской драке Георгия и неожиданно сказал:

— Сначала мы побеседуем. Узнаем друг друга поближе. А потом скрестим шпаги.

И, чтобы сломать барьер отчужденности между ним, правителем, и гостями, он достал из шкафа бутылку французского коньяка, хрустальные стопки, нарезанный ломтиками лимон и, разлив коньяк, предложил тост:

— Давай выпьем за нашу несчастную цивилизацию!

Его слова грянули, как реквием на братской могиле человечества, задев самые заветные, самые тонкие чувства друзей.

— Почему же за несчастную? — сразу пошел в бой Георгий. — Лучше за неразумную! За несчастную я пить не буду!

Джон удивленно поглядел на Георгия и сказал:

— Как будет вам угодно. И «кому-то» тоже, — видимо, брошенное Георгием таинственное «кому-то» не давало ему покоя. — Вы пейте за свое, а я за свое. А потом выясним, кто из нас прав. — И он выпил коньяк, отправив вслед за ним ломтик лимона.

Друзья тоже выпили, загадав про себя поскорее возвратиться домой, и хозяин с настойчивой любезностью подал каждому по лимонной дольке.

Расхаживая по кабинету, Железный Джон начал разглагольствовать:

— Я, знаете, парадоксальный мыслитель. У меня собственный взгляд на мировые проблемы. И в области парадоксального мышления я уже кое-что создал. Это не Кант, не Ницше, не Маркузе и даже не Сартр. — Он остановился, заинтересованно наблюдая за удивлением гостей, которых и в самом деле смутило это перечисление имен философских светил. — Я уверен: очень скоро на развалинах старого ненужного здания мышления будет поставлен маяк моей новой парадоксальной философии! Он сейчас просто необходим для новой истории мира…

— Новой истории? — выкрикнул в запальчивости Георгий. У него не хватило терпения выслушать до конца мысль Джона. — Новой полиместериновой цивилизации?

Джон недовольно нахмурился.

— Ведь судя по тому, что здесь происходит, — продолжал, перехватив инициативу в начавшейся дискуссии Георгий, — для вас человеческая история уже закончилась!

Высказывание и тон Георгия были столь дерзкими, что друзья с тревогой посмотрели на Джона, ожидая его гнева, а Орест, дернув за рукав друга, промычал: «Жора, не забывайся!» И Георгий замолк, скорчив при этом на лице детскую обиду, будто у него отобрали, вытащив прямо изо рта, сладкий кусок пирога.

Джон мрачнее тучи в напряженной тишине свирепо мял пальцами хрустальную стопку, будто хотел выдавить из нее яд на язык своего не в меру горячего оппонента. Еле сдерживая себя, стараясь быть спокойным и снисходительным, он жестко проговорил:

— Юноша, запомните: история человечества — это всего-навсего беллетристика, которую написали невежды от науки! Трудно удержаться от ее осуждения, я понимаю вас. Меня одно слово «история» выводит из себя, я прихожу в ярость. История! — он произнес это с отвращением, словно на язык ему попал кусок дерьма. — Да ее вообще никогда не было!

— А исторические события? Развитие общества по законам истории? Этого нельзя отрицать! — возразил Георгий.

Джон сцепил зубы.

— Исторические события, законы истории — такого не знаю! Была только игра за карточным столом, где можно было выиграть и проиграть! Крупно! Ставки высокие, как в казино Пенисулар!

— А исторические периоды! Рабовладельческий, феодальный, капиталистический строй! — наступал Георгий. — И…

Джон грубо оборвал Георгия:

— Раб — это раб! Господин — это господин! Так было, так будет! Строй здесь ни при чем!

— Не-е-т! — вызывающе возразил Георгий, отстаивая свои убеждения, не обращая внимания на предупредительные щипки и толчки друзей. Он был сейчас в таком азарте, что, если Железный Джон прикажет сейчас поджарить его на огне, он все равно не отступит от своих убеждений, как старец Аввакум. — Нет! Классовые различия! Борьба за свободу и независимость! Борьба против колониализма и капитализма — это история! Движение общества по ее законам!

— Слушайте, юноша! — В голосе Джона прозвучала угроза. — Вы знаете, что свобода — это деньги? А деньги — это власть? Все хотят иметь как можно больше денег и власти, но все иметь их не могут! Вот смысл так называемых классовых различий!

— Люди восставали против власти денег всегда! Они хотели Свободы, Равенства, Братства без власти капитала!

Джон готов был испепелить взглядом упрямого философа. Видимо, он не ожидал, что встретит в дискуссии такое упорство и непочтение к президентской персоне. Выдержка теперь все чаще покидала его.

— Разве люди когда-нибудь толком знали, чего они хотят?

— Ах, опять за старое! — сокрушенно упрекнул Георгий Джона. — «Народ не знает, что он хочет!»

Джон с удивлением глянул на Георгия.

— Разве это кто-то уже сказал?

— Это сказал Гегель! — засмеялся Георгий. — Философ должен это знать! У нас на первом курсе проходят! Вы разве не изучали?

Но Джон будто не обратил на насмешки Георгия внимания.

— Вот видите, — значительно пояснил он. — Даже до меня кто-то заметил это! Я рад! — И с сатанинским торжеством провозгласил: — С народом скоро будет покончено! Он так и не узнает, чего ему хотелось на этом свете!

Наступила жуткая тишина. Друзья с тревогой оглянулись, будто угроза всеобщей гибели была уже здесь и стояла за спиной.

— Вы… это… серьезно? — пробормотал потрясенный Георгий. — Это ваша философская концепция? Доктрина?

— Да!

— Вы будете довольны?

— Доволен буду я или нет, это не меняет дела. Цивилизация изжила себя, и это ясно. Создание ее в таком виде, какой она стала, было ошибкой то ли мирового духа, то ли самого бога. Ошибка превратилась в эпидемию, цивилизация стала нежизнеспособной, одряхлела. Наступил момент развязки. Кризис! — С торжеством Вельзевула он посмотрел на друзей и цинично продолжил: — Я сочувствую вам по-человечески, но приговор вынесен! И отменить его нельзя!