Александр Плонский - Плюс-минус бесконечность (сборник)

— И что же вы противопоставляете художественной литературе?

— Математическое моделирование. Задают граничные условия: место действия, эпоху, масштабы события, классификационные характеристики действующих лиц, документально подтвержденные исторические факты — все это кодируют и вводят в компьютер.

— А судьба?

— Что вы имеете в виду?

— Ну хотя бы то непредвиденное, что может произойти с личностью!

— В одну из параллельных цепей причинно-следственной связи включают генератор случайных чисел… Остается соединить человеческий мозг с компьютером, и человек станет участником эпопеи, которую не смог бы сочинить самый гениальный писатель!

— Вы не признаете творчества?

— Смотря что понимать под словом «творчество». В основе моделирования жизни именно творческий акт, но не стихийный, зависящий от вдохновения, а научно оптимизированный, опирающийся на память машин, их безупречную логику и неподкупность.

— Неподкупность? — удивился человек в джинсах.

— Компьютер лишен симпатий и антипатий, не поддается внушению, не знает, что такое предвзятость.

— А как же Лев Толстой, Бальзак, Хемингуэй, им следует вынести вотум недоверия?

Право же, это становилось забавным.

— В какой-то мере они — исключение, их можно оправдать. Да я и не отрицаю роль литературы в прошлом. Речь идет о настоящем, моем настоящем.

Он указал на полку с фантастикой.

— А что вы скажете о Леме, Ефремове, Казанцеве?

— Решительно отвергаю фантастику. Фантасты состязались в нагромождении нелепостей, пренебрежении законами природы. В их произведениях на первом плане компьютеры и роботы, а не люди, но именно логика, этот краеугольный камень машинного интеллекта, попирается походя, как у вас говорят, без зазрения совести!

— Но фантастика подталкивает науку, придает ей смелости…

— Скажите лучше, что это мираж, влекущий в бесплодные зыби. Наркотик может породить в воображении яркие, фантастические картины. Значит ли это, что…

— Ваше сравнение абсурдно. Фантастика развивает в человеке интуицию, а без нее…

— Мы отказались от всего, что связано с интуицией. Вы считаете ее чуть ли не божественным даром. В наше же время ей попросту не доверяют. Зачем нужна интуиция, если компьютер путем последовательного перебора в считанные секунды всегда найдет правильное решение.

— А если нужно перебрать бесчисленное множество вариантов?

Странно, что такой случай раньше не приходил мне в голову…

— Но память компьютера практически всеобъемлюща, а быстродействие почти безгранично…

Он обратил против меня мое же оружие — логику.

— «Практически»… «Почти».. Разве эти слова имеют смысл применительно к бесконечности? Так вот, когда они воздвигают барьер на пути к математически точному решению, человек призывает на помощь интуицию. Так что фантастика…

— Бросьте! — сказал я грубо. — Можно привести тысячу примеров того… Да что там! Необратимость времени — очевидный факт. Но сколько машин времени, одна примитивнее другой, придумано фантастами!

— И это говорите вы, пришелец из будущего?!

Какой ужас! Я сам угодил в сделанную своими руками ловушку… И это я, гордящийся безупречной логикой… Пришелец из будущего… Не мог же я открыть правду, сказать ему, что он лишь призрак в потертых джинсах, что мир, в котором мы встретились, в действительности не существует (а вдруг существует! — мелькнула дикая мысль)… Этот мир — всего лишь игра электрических потенциалов, спектакль на строго документальной основе, ничего общего не имеющий с фантастикой. И я участвую в нем скуки ради… Жизнь, воссозданная в инфраструктуре электронных цепей, связала на миг меня и человека, то ли действительно существовавшего десять веков назад, то ли синтезированного разумом машины, которая вдохнула сознание в собранные воедино миллиарды бит информации. Но почему этот невсамделишный человек смотрит на меня с чувством превосходства, с какой-то странной жалостью? И, что самое страшное, его доводы, при всей их примитивности, в чем-то поколебали сложившуюся в моем сознании систему ценностей. Книга, архаический отзвук ушедших столетий, наивная попытка обессмертить человеческую душу, тесное вместилище буквенных символов, не способное приютить путника, застигнутого вселенским потопом информации, раскрылась передо мной целомудренной белизной страниц, величием духа, которое невозможно выразить в битах. Неужели…

Бермудский треугольник на бульварном кольце

Ладони, которые саднят

— Хотите, прочитаю новый рассказ?

Застигнутые врасплох гости молчали.

— Опять фантастика? — спросил Философ.

— Обожаю фантастику, — захлопала в ладоши Актриса. — Но почему вы не пишете детективные романы, как знаменитый Мегрэ?

— Сименон, — вполголоса поправил Инженер. — Жорж Сименон. Впрочем, это не столь важно.

— А правда, что у него двести романов?

— Правда. Но большинство не детективные.

— Но и не фантастические, — подчеркнула Актриса.

— Интересно, он тоже читал их вслух? — пробормотал Философ.

— Вряд ли. Сименон сочинял романы со сверхзвуковой скоростью. Зато мои рассказы значительно короче, — сказал я в оправдание. — И страдать придется недолго.

— Краткость — сестра таланта, — кивнул Философ, раскуривая трубку.

— Свежая мысль, — отозвался Инженер, сочувственно относившийся к моему литературному творчеству. — У вас, философов, мысли всегда свежие, даже если они чужие.

— Вы тоже умеете мыслить, — не остался в долгу Философ. — На инженерном уровне.

— Пожалуй, начну, — предупредил я, раскрывая рукопись.

— С удовольствием послушаем ваше эссе, — поддержала Актриса.

— Сонет, — уточнил Инженер.

«Саднили натруженные ладони. Карбо привык к этой боли и не обращал на нее внимания. Он знал: еще минута, и боль исчезнет, прежняя реальность сменится новой, с другими, неизведанными радостями и печалями, взлетами и падениями…

Карбо всегда входил поздно вечером — в иное время, иной мир, иную жизнь. И, прожив ее в считанные часы, иногда мелькавшие, словно секунды, а иногда тянувшиеся годами, возвращался на рассвете.

У него была единственная степень свободы — свобода ежевечернего выбора координат в каждом из четырех измерений. С точностью до дня и километра. Любого дня в прошлом и будущем. Любого километра в пределах Земного шара. Но он никогда не знал заранее, чем чреват выбор: предстоит ли ему преследовать или спасаться бегством, жаждать крови или истекать ею.