Иннокентий Сергеев - Либретто для жонглёра

Из записок вундеркинда Лимонадуса

"Если бы я умел летать, я облетел бы весь мир, и когда я думаю об этом, мне становится грустно, и грусть моя безысходна. Если бы я не умел дышать, я бы давно уже задохнулся, и мысль об этом возвращает мне присутствие духа. Всегда-то мы недооцениваем доступные удовольствия и переоцениваем недоступные. Если бы было иначе, никто не позарился бы на Запретный Плод".

- Скажи, стиль - это очень важно? - спросила меня Элисса. - Один мой знакомый вообразил, что он медная наковальня, и выбросился из окна. Но наковальня* - это не мой стиль, и благодаря этому, я три года жил на пятнадцатом этаже и так и не поддался искушению. Вот что значит разница в стиле!

- Летим, а? - Кажется, летим. Ну да, точно! Летим. - Вот дела. А куда, как вы думаете? - Куда? Хм. Кажется... впрочем, дайте-ка проверю... так я и думал! Вниз. - Вы сказали, вниз? - Ну да, вниз. Точно. - Дела... Так это что, падаем? - Вроде как... Да. - Падаем, значит. И что вы думаете? - Что? - Долго нам ещё? - Вы имеете в виду, долго ли нам ещё падать? То есть, если я вас правильно понял, какова глубина этого... этой... Поживём - увидим. - Поживём - увидим, вы сказали? - Да, именно. Именно так. Поживём - увидим.

- А серьёзно? - "Le style c'est l'homme", - как сказал мсье Бюффон. "Стиль - это человек". А я бы сказал: "Le style c'est la livre" - "стиль - это и есть книга". У каждой страны, в которую ты приходишь, свой язык. И что бы ты ни писал на нём, ты будешь писать эту страну - её природу, её мифологию. И если ты попытаешься написать что-то другое, у тебя либо ничего не получится... - У меня-то точно ничего не получится. - Ах, как вы любите перебивать, мадемуазель. Она пожала плечиками со вздохом. Ах. - Либо, - продолжал я, - ты всё равно напишешь эту страну и никакую другую. Причём независимо от своего желания или нежелания; ты можешь хотеть что угодно, но... получится то, что должно получиться. Вообще, от желания художника зависит... почти ничего не зависит. Что может художник? Только лгать или не лгать... - Время лекции ещё не пришло, - напомнил Скарамуш. - Это не лекция, магистр. - Что же это тогда, и на что похоже, - сказал Скарамуш и недовольно поджал губы. - Выпейте вина, - предложила Элисса. - Садитесь и слушайте, - сказал я. - Хотите курить? - Не хочу, - сказал Скарамуш и отвернулся к Элиссе. - Благодарю вас, мадемуазель. - Итак... Я забыл, о чём я говорил. - Неудивительно, - вставил Скарамуш. - Элисса. - О художнике и его стиле. - Да. Искать нужно, вот что. Скарамуш тихо сказал: "Браво", - и пробормотал что-то по-итальянски. - Я хотел бы сказать ещё пару слов о модернизме... - Вы не по летам мудры, - заметил Скарамуш. - Не по летам? - удивилась Элисса. - Была одна дама, такая молодая, очень молодая, такая... - Молодая, - подсказал я. - Да-да, молодая. Она умела так говорить, и так... мм-м... - Умела говорить, и что же? - Да, вот я и говорю. Знала... ну обо всём она знала, например... - Сколько у Юпитера спутников. - И ещё много другого... - Сколько будет шесть-ю-шесть. - Да, да, и пять-ю-пять, и... трижды три. Она говорила весь вечер... я слушал как зачарованный, да-да, я слушал и... как зачарованный. Она... между прочим, она очень убедительно доказала родство... музыки Queen и Чайковского. Да-да! - И вы ей сказали... - начала догадываться Элисса. - Вы умны не по летам, мадемуазель! - в восторге завопил Скарамуш. - Ладно, - сказал я. - Я знаю. Все умные мысли были уже высказаны вундеркиндом Лимонадусом. Но ведь вы же сами, сукин вы сын, морили меня холодом на льду замёрзшего озера и нудным своим голосом пели лекцию, по бумажке! - Это был конспект, - запротестовал Скарамуш. - По бумажке! - я был неумолим. - И даже очки для солидности нацепили, шут вы этакий. - Без стёкол, - Скарамуш покрутил головой, как бы призывая невидимых свидетелей. - Попрошу заметить без стёкол! - А теперь поглядите на него. Расселся, сытый, довольный, в тепле. В обществе прелестной из женщин, хочешь ему вина, хочешь, кури пожалуйста. И он же ещё... - Насмехаюсь, - сказал Скарамуш, склонив повинную голову. - Признаю. Но опять же, это смотря как посмотреть. Как посмотреть! - Пойду поставлю чай, - сказала Элисса. Мы остались одни. - Покурим? - сказал я. - Я лучше выпью. Я открыл окно. Падал снег.

И увидел Ланцелот рыцаря, бившегося с драконом, и дракон одолевал рыцаря и наносил ему раны, сам же был закутан в плащ, и меч рыцаря отскакивал от этого плаща, и удары его не причиняли вреда дракону. Ланцелот выхватил свой клинок и, подбежав к дракону, разрубил пряжку на его плаще; плащ упал на землю, и в тот же миг рыцарь вонзил свой меч в грудь дракону и поразил его. Дракон захрипел, рухнул на землю и стал биться в агонии, и из пасти его извергалась кровавая пена. Когда же дракон затих, рыцарь, обратившись к Ланцелоту, сказал: "Лучше бы тебе было не вмешиваться". - Почему же? - сказал Ланцелот, подбирая плащ и с интересом разглядывая его. - Если бы я не вмешался, дракон бы тебя прикончил. - И поделом, - сказал рыцарь. Он бросил свой щит и в изнеможении опустился на него. - Может быть, - сказал Ланцелот. - Но мне не по душе волчья мораль. - Теперь я должен биться с тобой, - тоскливо сказал рыцарь. - А я так устал, что вряд ли смогу одолеть тебя. - Но зачем? - недоумённо сказал Ланцелот. - Теперь этот плащ принадлежит тебе, я же поклялся добыть его. - Вот как, - сказал Ланцелот. Он присел рядом с рыцарем, свернул плащ и бросил его на землю. - И что же это за плащ такой? - Тому, кто укрыт им, не страшен никакой холод, - объяснил рыцарь. - Но зима уже кончилась, - улыбнулся Ланцелот. - Да, но до рассвета ещё далеко. - Я знаю дом, где мне будут рады сегодня. Возьми этот плащ, тебе он нужнее. - Я не принимаю подаяний, - гордо сказал рыцарь. - Я не нищий, я воин, и только в бою... - Да брось ты выпендриваться, - оборвал его Ланцелот. Он достал из кармана пачку сигарет и протянул рыцарю. Тот взял одну и кивнул. Они закурили.

....

Он позвонил в дверь. Ему открыли и уставились на него с опаской из тёмной прихожей, из-за косяка кухни, из комнаты, дверь туалета приоткрылась, и из неё высунулась чья-то голова и тоже уставилась на него. Он не узнавал никого из этих людей. Он взял в руку ремень и стал хлестать им чужаков, и с визгом они бежали от него прочь, и он захлопнул за ними дверь. Он остался один. Он сидел на кухне и курил сигарету за сигаретой. А потом пришёл наместник и сел на табуретку напротив него. - Кто ты такой? - спросил он Ланцелота. Ланцелот отмахнулся. Они молчали. А потом Ланцелот сказал: "Я ухожу". - Прощай , - сказал наместник. - Прощай, - сказал Ланцелот. Он вышел из квартиры, спустился на лифте, и выйдя из подъезда, побрёл по улице. Он прошёл два квартала и только тогда понял, что заблудился.

Он понял, что заблудился. Он знал, что нельзя вернуться на дорогу, которую потерял; никто не возвращается, сделав шаг назад или в сторону. Никто не возвращается той же дорогой. И была ночь, и до рассвета было ещё далеко, и он понял, что не может идти дальше. Он увидел, как потянулись к нему тени, как зашевелились их щупальца. Он вошёл в телефонную будку, снял трубку с рычага и набрал номер. Когда ему ответили, он сказал: "Я сейчас приеду". И женщина ответила ему: "Приезжай". Он услышал невнятный шум гостей как помехи в радиоприёмнике. Он повесил трубку и вышел из телефонной будки. Его привёз последний трамвай. Он улыбнулся, вошёл и улыбнулся снова. Его стали расспрашивать, он отвечал. Он был разговорчив, но, пожалуй, невесел. Утром для него разложили кресло. ..................... Он проспал до половины четвёртого.