"На суше и на море" - На суше и на море. Выпуск 9 (1969 г.)

Бус Старовойта проследовал путем прежних судов, но в дальнейшем судьба купеческой экспедиции сложилась отнюдь не традиционно.

В средние века на Каспии (как и в Западной Европе) действовал феодальный закон «берегового права», согласно которому всякое судно, выброшенное на берег или погибшее у берегов, переходило в собственность приморских жителей вместе со всеми товарами и экипажем.

Бус Старовойта благополучно прибыл на Мангышлак в порт Кабаклы, но там неожиданно был захвачен местным князьком, который объявил судно и все товары своей собственностью. Ничего подобного раньше не случалось.

Старовойт не первый раз приходил с торговыми целями на Мангышлак, и знакомые хабарщики рассказали ему, что в стране зреет смута, что хивинцы все время грозят туркменам и теперь караваны не ходят в Хиву через Мангышлак. Но хабарщики обещали сообщить Кара-Сердару о беде Старовойта и выполнили обещание. Прискакавшие с Каратау нукеры освободили его товары, взгрели самоуправца, а Старовойта увезли в юрт Кара-Сердара - купец даже заподозрил, что променял кукушку на ястреба.

В Каратау он прибыл в несчастливый час: у Кара-Сердара околел любимый конь. Старовойт видел, как обмыли коню голову и копыта, завернули труп в белую ткань и опустили в могилу головой на север. Бахши, поэты-музыканты, пели по традиции славу боевому коню, вспоминали его заслуги, а все собравшиеся с тревогой посматривали на Кара-Сердара и стоявшего рядом с ним невысокого рябого туркмена средних лет… Старовойту показалось, что Кара-Сердар хочет что-то сказать на прощание своему коню, хочет, но не может и мучается, и шея и щеки его набухают от огромного, но бесполезного усилия… У могилы коня царила напряженная тишина, и никто не посмел даже вздохнуть, пока Кара-Сердар боролся со странным приступом немоты.

Много дней прошло, прежде чем Кара-Сердар позвал Старовойта. Все это время купец добивался аудиенции, но чиновники лишь прищелкивали языками и поднимали глаза к небу. Правда, Старовойта принял рябой туркмен Казан-бек, но лишь молча выслушал купца и ничего не сказал ему в ответ.

Кара-Сердар принял Старовойта в пещере, освещенной факелами; он сидел на ковре, по-восточному скрестив ноги. Под распахнутым на груди дорогим халатом Старовойт заприметил догу - птичий коготь, оправленный серебром, который избавляет от болезней, и подумал, что Кара-Сердару дога не помогает. «Зело черен он от той хворости», - написал позднее Старовойт.

Кара-Сердар внимательно выслушал купца и вдруг странно улыбнулся одной стороной лица.

– Добрый друг Абульгази. - Странно улыбаясь, он смотрел на Казан-бека. - Вместе от персидского шаха убегали. Добрый друг.

Кара-Сердар надолго умолк, а потом поднял на Старовойта ясные, умные глаза.

– Пошлем хабарщиков в Хиву, - сказал он, к великой радости купца.

И хабарщики действительно ушли в Хиву. Но не старые знакомые Старовойта, а новые, ему неизвестные.

За время долгого сидения на Каратау Старовойт обзавелся многими знакомыми. Он отметил потом, что жили «трухменцы» в караой и потайных пещерах, а глинобитных тамов у них было почему-то мало. Ни о положении в государстве Кара-Сердара, ни о настроении его подданных Старовойт ничего не сообщал; может быть, его это не интересовало, но вполне вероятно, что с ним и не откровенничали.

Вторично Кара-Сердар позвал к себе купца лишь после возвращения хабарщиков из Хивы.

Старовойт застал повелителя Каратау за странным делом: Кара-Сердар переставлял по шахматице - клетчатой доске - «поганые песьи головы», как написал позднее купец.

– В Хиву не пойдешь, - лаконично сказал Кара-Сердар. - Здесь торгуй.

И властным жестом отпустил купца.

Отъезд Старовойта в Кабаклы совпал с облавной охотой солоров - племени, во главе которого стоял Казан-бек. Сначала молодые воины на горячих конях несколько раз пронеслись перед зрителями, на всем скаку жонглируя оружием, а затем их скрыло облако пыли - Казан-бек увел солоров в пустыню.

Вот, собственно, и все, что почерпнул я из книжки полувековой давности. Немного, но и не так-то уж мало.

Разумеется, прежде всего я обратил внимание на фразу Кара-Сердара, относящуюся к Абульгази: «вместе бежали из Персии!»

Как очутился там Абульгази, мы знаем. А Ибрагим?… Но тут, строго говоря, не может быть двух мнений: дерзкий расхититель ценностей фараонов однажды все-таки попался и был продан в рабство - не на должность же визиря его пригласили в Исфахан, тогдашнюю персидскую столицу!… Но в Исфахане, в крепости Табарек, и находился в то время Абульгази, будучи почетным пленником шаха. И в этой ситуации все ясно: Ибрагим мог быть приставлен к Абульгази либо как слуга, либо как тайный стражник.

Какие взаимоотношения могли возникнуть у Абульгази и Кара-Сердара?

Социальный барьер, их разделявший, был, конечно, очень высок - пленник царского происхождения и обращенный в рабство нубиец, - куда уж, как говорится, дальше! Но я склонен все-таки допустить некоторые отклонения от общепринятых правовых норм. Впрочем, судите сами.

Они единоверцы - мусульмане, но мусульмане из разных стран. Один из них, именитый, в будущем станет историком. По-человечески вполне правомерно допустить, что он заинтересовался Египтом, а второй, неименитый, знал эту страну хорошо и - натура, как мы знаем, художническая - наверняка обладал достаточно пылким воображением, чтобы рассказывать увлекательно.

Понятно, Ибрагим не знал и не мог знать историю Древнего Египта. Но он знал, что гробницы Долины Царей великолепны и что только могущественных владык хоронят в таких гробницах.

Абульгази в «Родословном древе тюрок» скромно признается, что сам он прямой потомок Чингис-хана. Конечно, это признание не для ушей кула, раба. Но если кул рассказывает о великих царях прошлого, то как не осадить его, как не поведать ему о несравненном, о величайшем из величайших, чья кровь течет в твоих жилах?

Если вы помните, хроноскоп при анализе египетских и мангышлакских надписей подчеркивал различие в профессиональной умелости создававшей их руки… Совсем не исключено, что Абульгази использовал Ибрагима как писца, а может быть, и повелел ему записать рассказы о Египте, заставив его таким образом натренировать руку…

Но взгляды на искусство у них, бесспорно, были разными. Абульгази наверняка был ценителем и знатоком архитектуры, декоративного орнамента, изящных лирических газелей с их узаконенными бейтами-двустишиями, рифмами и редифами… Ибрагим же рассказывал ему о скульптурах, о стенах гробниц, расписанных загадочными сценами, о выступающих из-под песка колоннах с вырезанными на них обнаженными фигурами… Ибрагим рассказывал о соперниках аллаха - ему одному, творцу-муссавиру, дозволено творить людей и животных, - и рассказами своими вольнодумец Ибрагим был страшен или неприятен правоверному Абульгази.