Марина Дяченко - Рассказы

– Иди сюда… Будешь стоять рядом. И не смей гнуться!.. – голос флейтиста вдруг занял собой всю площадь. И Гай увидел на месте своего проводника – темную громадину, чудовищный силуэт на фоне вдруг потемневшего неба. Увидел и отшатнулся – но его подхватили и рывком вздернули на помост.

Звук флейты.

Ничто в мире не может издавать такой звук. Это и не звук даже его слышат не ушами, а шкурой, пульсом, сердцем, и мир, заслышав его, треснул.

По одну сторону трещины остались деревни и Столицы, церкви и тюрьмы, базары и кладбища, больницы и бордели; по другую – безлюдная площадь, которая больше не была безлюдной.

Их сотни. Их много сотен; Их выплеснули узкие улицы, или они вышли из-под земли, а может быть, они всегда стояли тут в ожидании этого дня. А теперь день настал, и для них не было ничего страшнее, чем опоздать на Зов. Площадь была уже полна, а они все прибывали и прибывали. Гай корчился от проникающего под кожу звука, и вот тогда, когда терпеть уже не оставалось сил – звук оборвался.

Ни шороха, ни шепота. Сотни лихорадочно блестящих глаз.

На Горелой Башне гулко и страшно ударил колокол.

– Все ли явились, палачи?

Это не был голос Крысолова, и вряд ли это вообще был человеческий голос. Гай взглянул – и тут же пожалел, потому что на месте Крысолова высилась фигура, уместная разве что в кошмарном сне. Пылали зеленые лампы на месте глаз, и черными складками опадала зубчатая, проедающая пространство тень, и когда фигура повелительным жестом подняла руку ударил красный сполох на месте колечка с камушком.

– Все, – отозвался из толпы голос, подобный деревянному стуку.

– Вы не забыли? – спросил Тот, кто был Крысоловом.

– Мы помним, – сказал другой мертвый голос.

Страшная рука вдруг вытянулась, указывая прямо на Гая:

– Вот он.

Гай хотел вздохнуть – но ведающие дыханием мышцы не послушались, сведенные судорогой. Бежать было некуда, ноги, казалось, по колено вросли в каменный помост, страшно хотелось кричать – но в этот момент он ясно услышал голос прежнего Крысолова:

– Спокойно, парень. Спокойно, мальчик, это всего лишь я!..

Сотни измученных глаз смотрели прямо на Гая.

– Узнаете? – спросил нечеловеческий голос, а в это время сильная и вполне человеческая рука предусмотрительно взяла Гая повыше локтя.

– Да, – пронеслось по площади, будто вздох. – Да, да, да… Это он…

Это не я, хотел крикнуть Гай, рванулся, но держащая его рука тотчас же превратилась в стальной капкан. Гай обмяк, и тогда площадь колыхнулась, вздохнула и опустилась на колени.

– Отпусти нас, – донеслось из коленопреклоненной толпы. – Мы достаточно наказаны.

– Не я прощаю, – сказал Тот, кто был Крысоловом. – Прощает теперь он, – и черная рука с красным сполохом снова указала на Гая, и тому показалось, что вытянутый палец болезненно вошел ему в сердце.

Толпа вновь колыхнулась – и замерла. Гай различал теперь лица. Молодые, старые, худые, одутловатые лица, и лица со следами былой красоты; из-под капюшонов, шляп и платков, и даже металлических шлемов, воспаленные, опухшие глаза и глаза ясные, почти детские – и все с одинаковым выражением. Так смотрит на жестокого хозяина несчастная, давно отчаявшаяся собака.

– Вот, посмотри, – медленно сказал Гаю Тот, кто был Крысоловом. Посмотри хорошо… потому что судьба их зависит от тебя.

– И что я должен сделать? – спросил Гай неслышно, но Тот, кто был Крысоловом, услышал все равно. Темная фигура колыхнулась:

– Ты ничего не должен. Можешь простить их, но можешь и не прощать. Это твое право… но вот раньше, чем ты решишь, все же посмотри внимательнее. Ты понял?

– Да…

– Время есть. Смотри.

И на площадь снова опустилась тишина; Гай стоял, и ему казалось, что все эти лица, лица смотрящих на него, что они плывут по кругу, плывут, не дыша и не оставляя застывшей мольбы. Ему снова сделалось жутко – но на этот раз он боялся не за себя. А за кого – никак не мог понять.

Незнакомые лица. Желтые, как воск; откуда они явились? И что довелось им ТАМ пережить? «Отпусти нас, мы достаточно наказаны»… Меру наказания определяет – кто?..

– Если я не прощу…

– Они отправятся туда, откуда пришли.

– Это… за то, что сложили мне костер?

– Да… но смотри сам.

И Гай стал смотреть снова, и на этот раз в мешанине лиц ему померещилось движение. Чьи-то испуганно дрогнувшие веки, чьи-то забегавшие, слезящиеся глаза…

Он пошатнулся.

…»Дай! А ну дай, дай я, пропусти!..» – «Ры-ижие, мать их растак, расплоди-или…» – «Дай, скотина, пройти дай…» – «А вот кому медок, кому медок сладенький!» – «Морду-то ему подправь, забор подравняй…» – «Сволочи, не трогайте, сволочи!!» – «Ща, щенок, получишь тоже…»

Базар. Ярмарка, бьющий в глаза свет, цветные навесы, золотая солома, томатный сок… Золотые волосы Иля, кровь, кровь, перемазанные кровью тяжелые сапоги…

Гай схватил себя за горло. Таким явственным было воспоминание. Таким… будто вчера…

– Сволочи, – прошептал он сквозь слезы. И увидел, как померкли глаза, посерели молящие лица. Молчаливый обреченный крик.

– Сволочи… Убийцы…

Движение на коленопреклоненной площади. Зеленые огни на лице Того, кто был Крысоловом:

– Смотри еще.

Гай сглотнул. Потому что и смотреть уже не надо было – он ВИДЕЛ и так.

Рваная юбка. Прыгающие губы девочки по имени Ольга, веревка, неумело спрятанная за спиной – «Не стану жить… все равно»… Душная темнота летнего вечера, он не видел этого, но знает, как это было «Тихо, тихо, не обидим…» – «Да придержи ее, кусается, стерва…» «Тихо, тихо, не то щас больно будет, слышишь?..» Блестящие бороздки слез, угасшие, тусклые от отчаяния глаза…

Гай медленно провел рукой по ее спутанным волосам. По горячей голове, существующей только в его воображении; убивать нехорошо. Если бы я ВАС тогда нашел…

Откуда навязчивое чувство, что и ЭТИ здесь? Что и они, чьих лиц он не помнит, стоят сейчас на коленях в прочей толпе, и для них тоже миновала тысяча лет искупления… И теперь они тоже каются и умоляют… ЭТИ?! О чем, собственно?..

– А почему именно я должен их прощать? Разве я Бог – прощать?!

– Как знаешь… Не поступай, как Бог. Поступай, как ты… как хочешь. Как можешь.

– Никак не могу…

– Смотри. Смотри еще.

Гай повернулся, уводя взгляд от восковых, умоляющих лиц. Повернулся, шатаясь, подошел к столбу. Провел рукой – пальцы покрылись копотью; медленно опустился на камни помоста. Потянулся к вороту рубашки, но рубашки не было, рука наткнулась на мешковину – одеяние смертника.

«Они были темные, бедные… люди… Ослепленные… невежеством.» «Что же, ты их оправдываешь?» – «Я не оправдываю, но…»

– Это несправедливо, – сказал он глухо. – Нельзя одновременно… на одних и тех же весах… бедных, запуганных темных людей… которые не ведали, что творят… и… этих. Так нельзя, всех вместе, одним судом, так нельзя…