Фредерик Пол - Восход Черной Звезды. Эра осторожности

— Твою квартиру, — твою бывшую квартиру, — уточнила она с наслаждением, — сейчас ремонтируют. Туда въедет другой жилец.

— Разумеется, — сказал Кастор. Он усмехнулся про себя. Врет и не краснеет! Чтобы Толстая Рода раскошелилась на банку краски за счет бригады? Она скорее покончит с собой.

— Не нужна мне ваша еда, — сказал он язвительно, — и постель ваша обмоченная мне тоже не нужна. Сама на ней спи. Мне нужен только электроцикл. Я отправляюсь в «Жемчужную Реку», там и заночую.

Толстая Рода посмотрела на него с обидой.

— Напрасно ты грубишь, Кастор. Ну… ладно, по-моему, в гараже оставался еще один «цикл».

По крайней мере, нашелся один человек, который был рад увидеть Кастора и поболтать с ним, рассказать деревенские новости. Нет, о Марии ничего не слышно, сказал Мелкинсу Джим, ни слуху ни духу. Перерывы в электроснабжении? Да, свет по-прежнему отключают. Что-то такое с радиотелескопом, верно? Электроцикл? Конечно, Кастор, бери любой, только… понимаешь, Кастор, извинился Джим, ты ведь теперь не в списках, так что придется заплатить за прокат, по обычной для туристов цене…

Кастор вовсе не ожидал, что прореха, оставленная его отъездом, так быстро и безболезненно затянется.

Он добрался до «Жемчужной Реки» в сумерках. Мычали коровы, блеяли овцы, фыркали и хрюкали свиньи. Ферма скотоводов атаковала уши Кастора — и обоняние тоже. Так как он предварительно позвонил и сообщил о своем приезде, на этот раз его встречали.

Поджидала его девушка, невысокая, темноволосая, худенькая. Одета в блузу и шорты, но к моде она явно относилась с презрением. Блуза была из грубого полотна цвета хаки, и вся заляпана… Кастор решил, что это, должно быть, помои, которыми кормят свиней. Шорты были не лучше, чем блуза. Когда девушка вышла на свет, чтобы поздороваться, Кастор увидел ее лицо и понял вдруг, что уже видел его раньше.

Это самое лицо он видел на голографических снимках, которые ему предъявляли в суде, на дознании. Точно такое же лицо, точно такая же голова, — только в более изящной версии — как та, на рисовом поле, из-за которой и начались все передряги. И неожиданные успехи.

— Фенг Миранда, — представилась девушка без улыбки, и даже довольно неприветливо. — Спасибо, что привезли дедушкин прах. Нет, нет, не сейчас, не передавайте мне урну. Организовано собрание в память дедушки, люди уже ждут. Пойдемте.

Пока они шагали вдоль освещенных мостков к общественному центру коммуны, Кастор выяснил, что Фенг Миранда не зря так похожа на убитого юношу. Она была его сестрой. Сестрой-близняшкой, и общими у них оказались не только гены.

— Он умер, как герой, — сообщила она деловито. — Кто, дедушка? Нет! Мой брат! Он был предан борьбе за освобождение Америки от ига завоевателей. Так же, как и я. Он погиб, как мученик во имя свободы!

Вот это да! Кастор отступил на полшага в сторону, позволил Миранде первой войти в клуб.

Оказывается, Миранда не зря отказалась принять урну с прахом дедушки. Оказывается, урну Кастор должен был передать в ходе задуманной и подготовленной церемонии, в сопровождении соответствующих случаю выступлений собравшихся на похороны. Почему бы и нет? Довольно любопытно посмотреть, как эти свинопасы устраивают похороны; Делила, наверное, посмеется от души над его рассказом. Но церемония неожиданно удивила Кастора, неприятно удивила. Он ожидал другого. Оказывается, похороны представляли собой спектакль одного актера. То есть, актрисы. И все, что она сказала в зале, было куда хуже того, что услышал от нее Кастор по дороге к клубу. Встав перед собранием сорока или пятидесяти членов коммуны, в основном преклонного возраста, она приняла из рук Кастора урну, предварительно извлеченную из ящичка. С урной она обращалась крайне небрежно. Бросив взгляд на именную пластинку, она убедилась, что надгробная речь, предназначенная дедушке, достанется именно ему, а не какому-то самозванцу, она поставила его прах на стол, обычный кухонный стол, заметил Кастор, хотя кто-то удосужился накрыть его красной тканью, свисавшей до пола по обе стороны. Она рассеянно поцеловала Урну, словно отерла губы о подвернувшийся предмет, потому что руки вдруг оказались заняты, и обратилась к собравшимся:

— Фенг Хсуму, мой дед, убил моего брата. Фенг Хсуму был хорошим отцом для моего отца, и я за это ему благодарна. Но он стал убийцей моего брата — и убил его лишь за то, что брат жаждал освободить Америку, боролся за то, чтобы китайцы убирались домой.

Кастор, слегка шокированный, потихоньку слез с помоста. Ему было жаль девушку. Она запуталась в иллюзиях, она потеряла связь с миром действительности. Хотя китайцы и сохраняли структуры, ставшие привычными со времен старой Народной Республики, в первую очередь они являлись просто-напросто китайцами, и отсутствие «свобод» в Америке их менее всего волновало. Китайцы-хань узурпаторами себя не считали. Они не завоевывали Америку (или Восточную Сибирь, или Японию, Австралию, Индонезию, и прочие страны, где доминировали китайцы). Китай — он же «Отчизна», «Дом» — был древним имперским Китаем, включавшим большую часть Индокитая, часть Кореи и Сибири; в их понимании эти территории были частью Китая и даже спорить было не о чем. Остальные территории, пусть даже под их контролем, оставались чужими, иностранными.

Девушка продолжала свою речь, а Кастор тем временем оглядел зал. Странно, но никто, похоже, не возмутился. И никто девушку не поддержал; даже у молодых фермеров лица казались равнодушно-спокойными, как у коров, которых на ферме разводили.

Миранда ударилась в древнюю историю. Большей частью она говорила о верных фактах. После ядерной войны уцелело около двухсот миллионов китайцев, и примерно столько же индусов. Послевоенный мир достался им в наследство. Просто не осталось на планете достаточно многочисленной нации, чтобы им противостоять. И они разделили мир между собой: Западная Европа и Ближний Восток отошли к Индии, остальное — по преимуществу к Китаю. Они не встретили особого сопротивления. Никто и не пытался сопротивляться. Бывшие центры мировой политической и военной мощи не располагали ни военными, ни людскими ресурсами.

Но Миранда не в состоянии уяснить себе простую вещь, решил Кастор. Китайцы — не завоеватели. Ханьский Китай никогда ничего за пределами себя не стремился завоевать. Ханьский Китай ни малейшего желания не испытывал принять в себя другие народы. Ханьский Китай не против того, чтобы владеть всем, что того стоит, но люди, живущие на опустошенных землях, не должны становиться китайцами. И китайцы, которые родились и выросли за пределами Отчизны, определенно не считали себя местными жителями.