Олег Языков - Хождение за три неба

С портрета на меня внимательно смотрел крупный, величавый дед. С лысиной, широкой белоснежной бородой, в тёмно-синей мантии… украшенной серебряными звёздами! Ма-а-ть твою… накаркал! Архимаг, небось! А где же магический посох? Или волшебная палочка, на крайняк? Не видать пока… прячет, наверное, своё оружие Судного дня. Я с приглушённым шипением выпустил сквозь стиснутые зубы набранный для матюгов воздух. Не дай бог — услышит. Ага, махнёт своим дрыном — и молнией ещё прибьёт. Так, ладно, успокоиться… Да, а насчёт звёзд на мантии я не совсем верно выразился. И вас с толку сбил. Вышитые серебром четырёхлучевые звёзды лежали на плечах деда, спускались по дуге ему на грудь и частично прятались под бородой. Примерно как половинка флага Евросоюза это всё смотрелось. Но смотрелось хорошо, внушительно. Глядя на старичину, сразу хотелось взять под козырёк.

Что там ещё? Ещё были всякие штучки. Так, например, дед сидел в большом кресле?.. на троне?.. в общем, стул такой здоровенный, резной, чёрного дерева. Фон приглушён, затемнён, но можно кое-что разобрать. Каменная кладка. Большие шероховатые плиты разного размера. На стене, освещая камень, светится факел. Факел какой-то не такой. Я присмотрелся. Фальшивка! Это не живой огонь. Язык пламени сделан как бы из стекла или изо льда. Магический светильник, хм-м? Свет ровный, даёт чётко выраженный световой овал. Видны развешанные на стене разрисованные вручную карты неведомой страны, письмена-крючки, и… таблицы? Пусть будут таблицы. Очень похоже. В свете факела ярко блестят металлические дуги проволочного шара. Прибор? Глобус? Модель местной солнечной системы? Похоже… Ещё один сложный прибор, виднеется краешек другого. Угол стола — свитки, книги. Это понятно… как и на Земле. Один в один. Ниже ничего не рассмотреть — сгущается тень. Нет окон — подвал? Похоже на то. Где же ещё нашему шарику проявиться, как ни в подвале. Что ещё? Да больше вроде и ничего особенного.

Кроме того, ЧТО ЭТО НЕ НАШ МИР!! И ещё — по-моему, там, у них, есть магия…

Я вздохнул. Руки немного дрожали от волнения. Налил себе чайку, закурил. Бездумно пялясь в небо, я пускал вверх клубы дыма, лениво зависающие в неподвижном, набирающем жар воздухе, и медитировал, что ли. Можно и так сказать, потому что выразить на обычном русском языке свои чувства будет несколько сложновато… Такие звонкие обороты и сложные конструкции называются, если я ничего не путаю, обсценной лексикой. Если вам незнаком этот термин — ничего страшного. Сам язык, уверяю вас, вы знаете отлично! Сигарета кончилась, и я продолжил изучение шкатулки.

Под портретом лежал кусок алого бархата. Прочь его! А вот это мне знакомо — моя прозрачная коробочка из-под сидюков. Причём, заметьте, — полная всякими разными камешками. Преимущественно блестящими. Более того, и эти штучки тоже мне знакомы — коробочка по самую крышку была засыпана с боков золотыми монетами! Всё, что нажито непосильным, но честным! — заметьте, — честным трудом! Ведь камешки-то я ему первым отправил.

Я не глядя вытащил из стопки чистой посуды большую голубую миску с побитой эмалью, раскачал и вытащил свою коробку из объятий плотно набитых в шкатулку золотых монет, и высыпал камни в приглушённо загремевшую под драгоценным дождём посудину. В своё время мне приходилось быть в Алмазном фонде на экскурсии, так что серьёзных сомнений у меня как бы и не было. Это были, несомненно, драгоценные камни. А вот имеют ли они какую-нибудь ценность на Земле — этого я пока не знал. Таких знаний, что бы оценить эти стекляшки, у меня не было. Кстати о стекле… Я выбрал один небольшой камешек и пошёл к офису. Камень легко и просто оставил на пыльном оконном стекле чётко видную царапину. Алмаз не алмаз, но похоже… Очень похоже. Придётся опять напрягать своего друга-ювелира. И нехило так напрягать — вплоть до статьи… Легально-то их не продать, как я думаю… Ладно, об этом будем думать потом. Что-то там ещё мелькнуло в кучке драгоценностей — маленький свёрток, завёрнутый в блёклую зелёную бумагу.

Я вернулся в беседку и развернул бумажный катышек. В обложку тетради с таблицей умножения были завёрнуты три бриллианта. Белый, чёрный и красный. Каждый чуть меньше грецкого ореха по размеру…

Вот только теперь мне стало абсолютно ясно, что знание — это сила! От мысли, чтобы я получил, если бы послал деду таблицу логарифмов или порнографический журнал, мне резко поплохело. Огромная, мерзкая, зелёная жаба, щедро декорированная бородавками по всей шкуре и пахнувшая застоявшейся водой и тиной, сомкнула на моей тощей шее свои холодные, скользкие лапы…

Глава 17

Вдоволь взгрустнув о несбывшемся и налюбовавшись на новенький вклад в копилку, я полез прятать свои сокровища. Заодно, чтобы не таскаться лишний раз, привычно прошлёпал к своему саду-огороду и набрал очередные три пакета плодоовощной продукции. Но не много, скромненько так, чисто в представительских объёмах. А то я весь урожай вместо закромов Родины чёрт его знает куда загноблю.

Оставив пакеты около трансформаторной будки, спустился к телефону и сделал звоночек.

— Ты чё сегодня так рано, Афанасий? — зевнул в трубку дежурный офицер, — Случилось что?

— Да что тут у меня может случиться? — Я не удержался и тоже зевнул. — Просто встал ни свет, ни заря… дел полно. Битва за урожай начинается у меня, понял? А ты давай не спи на посту! Ишь, раззевался. Пиши — «333», есть? Ну, пока. До новых встреч в эфире.

Весь груз тащить было неудобно, и один пакет с яблоками и грушами пришлось оставить наверху, у будки. Заберу потом. Когда полезу к 11-ти часовой отправке. Весь увешанный пакетами и обременённый тяжёлой шкатулкой, еле-еле пролез по своему кротовьему ходу в тир. За мной процарапался когтями Кошак. У-у, лодырь! Хоть бы помог тащить! Убрал шкатулку в стол к остальным сувенирам, выложил пакеты, бегло всё осмотрел. На объекте был образцовый порядок. Я вынул из кармана фонарик, выключил свет, позвал Кошака и полез обратно, на солнышко.

Спускаться снова под землю не очень-то и хотелось, дело с отправкой пакетов по трём оставшимся адресам представлялось мне всё более и более бесперспективным. «Адресат выбыл», скорее всего… Молчат они там, на том конце, как рыба об лёд. Но, — раз решил, значит — надо делать. Хотя, по-хорошему, бросать надо эту бодягу — явный бесполезняк и перевод продуктов! Придут пакеты обратно — надо будет сварить компот, что ли… Не пропадать же добру.

Так, бурча себе под нос, я затащил в тир последний, ещё горячий от солнца пакет, положил его на стол отправки и занял позицию стороннего наблюдателя за разгорающейся точкой подходящего к остановке трамвая. Машинально поглаживая кота по голове, я отвернулся от набиравшего яркость и приближающегося шара и, от нечего делать, посмотрел на завалившийся на бок пакет с фруктами. Из пакета, видимо привлечённый разгорающимся ярким светом, неспешно царапаясь по полиэтилену и шурша голенастыми ногами, выбрался крупный кузнечик. Кошак замер и перестал урчать. Тело его напряглось, а моё сердце вдруг дало перебой. Кузнечик чуть-чуть приоткрыл свои крылышки, показав нежно-розовую подкладку, присел на длинных, сухих ногах, повилял задницей, как бы примериваясь, и… прыгнул к накатывающему на него шару! А Кошак, сволочь этакая, взвился из-под моей руки ему на перехват! Как вратарь за посланным в девятку мячом… Я заорал и скакнул за ним. Но мои ноги меня подвели… Я запнулся и начал падать. Шар надвигался на меня, как тепловоз на Анну Каренину. «Трындец…» — успела мелькнуть мысль. И — всё! Я зажмурил глаза… Воспоминаний о манной каше, первой сигарете, первом поцелуе и первом выговорешнике не было. Был испуг и сожаление о краткости моего жизненного пути. Тело обдало морозом неконтролируемого ужаса…