Старость аксолотля - Яцек Дукай
Гжесь увеличил зум до самой границы разрешающей способности. Объект двигался в верхних зонах низкой орбиты, тысяча семьсот-восемьсот километров. Под углом, с которого они смотрели вместе с Пожирателем, трудно было оценить, что собой представляет это устройство. Гжеся слегка сбил с толку масштаб; по подсчетам получалось, что диаметр этой серой округлости превышает восемьдесят метров. Он еще какое-то время подозревал, что это тоже сон, пока ближайший аксолотль не покачал отрицательно головенкой.
– Ага, – SoulEater высветил глаз Большого Брата.
– Что – «ага»?
– Они переместились со стороны Арктики. Разбрасываются топливом, как Ханы.
– Кто?
– Отродье Гугла, тьфу, спрашивай свою Фрэнсис. Я знаю, что они никого к себе не пускают, кроме старых Бычков. Но это не имеет ничего общего…
Гжесь засмотрелся. Пожиратель толкнул его локтем, беззвучный гул прошел волной колебаний по металлу.
– Подъем!
– Мне будто откуда-то знакома эта конструкция. Говоришь, ее собирали над полюсом?
– Не знаю, где ее собирали, они сообщают только об изменениях орбит, чтобы мы с ними не столкнулись.
– Огромная, скотина.
Гжесь глубоко вздохнул (как бы вздохнул) и синхронизировался.
Снова повернувшись к шару поселения, он эмотировал RESTART.
– Окей. Пока можешь сделать вот что: разверни зеркало из нанопаруса между станцией и Солнцем.
SoulEater843.17.8 никак не реагировал, неподвижный как статуя и жестко примагниченный к решетке. Гжесь начал подозревать, что «Хорус» Пожирателя отрезало от сервера.
Но нет. В конце концов тот выдал длинный эмот FUCK и перевернулся вверх ногами, войдя в тень станции.
Гжесь эмотировал нахмуренные брови.
– Что?
– Ничего.
– Только не говори, будто вы об этом не подумали.
– Не подумали.
– Серьезно, Пожиратель, такие игры…
– Не подумали, серьезно. Что ты делаешь?
Что он делает? Что делает? Он не заметил, когда на него нахлынула волна «Морфея», накрыв на две трети сна. Без малейшего удивления, будто речь шла о чем-то вполне очевидном, Гжесь созерцал свой отчаянный полет вслед за удаляющейся чашей гугловского конструкта. Вероятно, за это время – во сне – он успел оттолкнуться от поселения японских Козлов и дать залп из сопел «Хоруса I», поднявшись на более высокую орбиту. Он позумил задним объективом на станцию Пожирателя – та уже превратилась в маленькую серебристую точку. Похоже, он летит так уже долго.
Летит, летит, летит. Гжеся стиснули бархатные клещи логики сна. Он лениво рассчитывал циклы орбит. На этом витке чашу ему не догнать. Тогда на каком? Сколько у него времени? Он зевнул, потянулся и начал разворачивать черные как дыхание Люцифера крылья солнечных коллекторов «Хоруса I». На половине витка из-за края планеты вырвалось Солнце, и Гжесь, получив удар бичом живого огня вдоль позвоночника (как бы позвоночника), вывалился из темноты под ослепительный свет африканского полдня.
– Тебя мама ищет, – над выкапывающимся из-под земли «Аль-асром» приседает бледный замковец. – Идем, идем к маме!
Может, это все из-за света, проникающего сквозь белковые тела, будто сквозь кинопленку, – для Гжеся все они теперь не более чем двумерные силуэты из целлулоида.
Он встает и пытается отогнать замковца. Тот возвращается, словно голодный пес. Как там его зовут? Сперва Гжесь знал их всех по имени и эпигеному[131], в том числе нерожденных, минусы каждого приплода. Но два-три поколения назад он перестал следить за новыми генеалогиями госпожи Спиро. Для чуда сотворения жизни давно уже стали излишними Винсенты Чо. Культура рождала биологию, которая порождала культуру, которая порождала биологию, которая… Он перестал за этим следить. Слишком много людаков появлялось на свет в спонтанных порывах матерницы, за пределами селений Рая на Земле, слишком легко, слишком быстро.
Гжесь эмотирует замковцу монашеский капюшон, превращая свою голову в черную как уголь глыбу. С севера летит клин огромных пеликанов, на спинах которых, будто наездники драконов, сидят голые жемчужнокожие питерпэны, трансформерные личинки неких будущих голливудских замковцев, которые Гжеся вообще уже больше не интересуют. Когда клин спускается к озеру и скрывается за розовыми пальмами, на Гжеся, подобно удару молота, обрушивается Дыхание Камня – меланхолия открыла его вектору звериной биологии. На мгновение он завидует даже обезьянам и покемонам. Потрясенный, морфеится до захода солнца и по другую его сторону.
В сердце райско-африканской ночи сидит у костра госпожа Спиро, поджаривая на длинной палке трупик толстенького грызуна. Замковец – тот самый? – подскакивает, отрывает кусочек мяса, жует, обжигается, выплевывает, подскакивает снова.
– Убегаешь? – госпожа Спиро нежна и мягка с Гжесем, как всегда. – Но я тебя не держу, милый, могу только поцеловать на прощание и пожелать скорого возвращения. В Раю нет рабов; вся моя власть – искреннее обещание счастья. Прошу.
Она показывает другой рукой на горизонт слева. Гжесь встает (до этого он сидел) и выходит за круг света от костра. Карминовая броня «Аль-аср» мерцает, будто горит, яйцо-капля пустой головы игуарте (проц и память он носит в корпусе) меняет цвет от матового пурпура пламени до чернильной тьмы. Гжесь переходит на инфракрасный и узнает Утес Стервятников, границу матерницы Спиро и розовой жизни Рая на Земле; от этой границы его отделяют не более двухсот метров. Над Утесом все еще стоит древняя башня Национального парка Марсабит.
Госпожа Спиро в деревянном мехе, собственноручно вырезанном ее детьми из райского эбена, руки у нее из гибких прутьев, ноги из округлых дощечек, пальцы – сплетения кораллов, груди – тыквы орехов, лицо – тотемная маска, все это на углеродных сухожилиях и невидимом скелете из графена, движущееся с помощью некоего скрытого в ее лоне часового механизма от «Дженерал Электроникс». Когда она подходит к Гжесю и встает за его спиной (ниже на голову, стройнее на половину ствола пальмы), Гжесь слышит в ночной тиши сухой скрип ее деревянного тела.
– Смотри, какой он голодный.
Прибегает замковец с только что сорванными с кустов багетами. Госпожа Спиро разрывает для него зажаренного зверька на мелкие кусочки. Они сооружают пахнущие свежестью хот-доги, и все это почти под рукой Гжеся, под самыми его объективами.
Сон покачивается волнами на границе тени.
Гжесь бросает взгляд на жадно набивающего рот людака и внезапно понимает:
– Тигра.
– Что?
– Тигра из диснеевского «Винни-Пуха».
Дыхание Камня отступило от матерницы, на поверхность всплывают более далекие от биологии очевидности. Гжесь вспоминает дурачества Мики, и прижавшегося к Халку Брюса, и как Флоки и Слоки объедались горячими маффинами, так что румянец переползал с их щек на уши и виски, и как Дедек гонялся на пеликанах за золотой колесницей госпожи Спиро, и их весьма серьезные шахматные поединки на крыше арборетума[132], и рождение первой дочери Мики и Дедека, и архитектурные развлечения Дедека в Парке Смеха…
Нужно уйти, нужно
