Александр Громов - Всем поровну (сборник)
– По рукам, подполковник?
– По рукам, генерал… товарищ генерал-майор.
– Отставить, Виктор Иванович. К делу – завтра, а сегодня без официоза. Пока не восстановили, буду тебе каждый день выписывать пропуск, а дрючить в случае чего буду как кадрового. Но завтра. Где переночевать в Москве найдешь?
– Не вопрос.
– Сутки на устройство личных дел тебе дать?
– Нет.
– Алеша, – повернулся ко мне Максютов, – сделай доброе дело, налей нам коньячку. Вон там, слева, дверца. Сам знаешь? Вот и молодец. Себе тоже налей, тебя наши дела прямо касаются.
Я выполнил просимое. В зеленом свете настольной лампы янтарная жидкость лгала, пытаясь казаться темнее, глубже и загадочней.
– А лимончика у тебя нет, генерал? – спросил Шкрябун, в ответ на что Максютов развел руками. – Что же ты? Непорядок.
– Будет тебе порядок, все будет. И бардака будет сколько угодно, только разгребай. И дело будет. – Он чуть приподнял бокал и добавил торжественно: – За дело. За успех. За НАШ успех.
– Прозит. Алаверды. Чтоб ты так жил.
Зря Шкрябун скалился и привередничал: коньяк оказался хорош и без лимончика. Не достигнув желудка, всосался прямо в пищевод.
Повторить Максютов не предложил, и я составил бокалы на поднос, а поднос затолкнул обратно в бар. Надо иметь к себе уважение, я не посудомойка.
– Спасибо, Алексей, – сказал Максютов и, тут же забыв обо мне, повернулся к Шкрябуну: – Ну, Виктор Иванович?
– То есть? – спросил тот.
– Ты меня знаешь, но и я тебя знаю. Доставай уж, не томи. У тебя все с собой или только часть?
– Часть. – Шкрябун полез во внутренний карман. – На этой дискетке примерно двести мегабайт. Остальное завтра.
– Тайник-то хоть выбрал надежный? – фыркнул Максютов. – До завтра не уведут?
– Обижаешь, гражданин начальник…
Насколько я мог видеть со своего места на галерке, к дискетке был примотан скотчем небольшой предмет.
– Только осторожно, – предупредил Шкрябун.
– Что за дрянь ты сюда прилепил?
– Сорок граммов пластита и контактный взрыватель. Ронять не рекомендуется.
Максютов крякнул.
– Вот дурак же. Толкни тебя кто посильнее – мошонку снимали бы с люстры, и поделом. Кстати, как ты эту хреновину в Управление пронес?
– Учи ученого. – Шкрябун самодовольно улыбнулся. По-видимому, ничто человеческое было ему не чуждо, включая мелкое тщеславие.
– На, – буркнул Максютов, возвращая дискетку. – Разряжай сам свою адскую машину, бомбист хренов. Тоже мне, выискался Равашоль с Валдая. Или, может, мне минера вызвать?
– Зачем минера? Я сам. За твой стол сесть позволишь?
– Ты мне еще мебель попорть… Ладно уж, садись.
Под зеленым абажуром пальцы Шкрябуна исполнили быстрый и точный танец. Брусочек пластита вернулся в карман, полоска скотча полетела на пол.
– Готово. Получай, генерал.
– Ты гляди-ка, – сказал Максютов, изображая удивление. – Не разучился.
– Старый конь борозды не портит.
– Ну-ну. Понадобится что-нибудь разминировать – свистну тебя.
Шкрябун не принял шутки.
– Если крутишь мною… – проговорил он, помолчав. – Я тебе поверил, Толя, ты это помни. Сейчас – поверил. Но если обманешь меня, я к тебе с того света являться буду, и это ты тоже помни. Скажи мне еще раз: я тебе правда нужен?
– Надоедой ты стал, Кайман, – недовольно пробурчал Максютов. – Сам сказал: старый конь борозды не портит… Правда, иной раз требует хлыста и ветеринара. Так что изволь пахать, беру тебя не для мебели и не из благотворительности, понял?
– Понял, – поднялся из-за стола Шкрябун. – Ну, коль нужен, спасибо не говорю. Когда прибыть?
– Завтра в одиннадцать ноль-ноль. Вернее, уже сегодня. Тебе хватит времени?
– Более чем.
– Тогда не опаздывай. Ты теперь на службе.
* * *– Поздравляю вас, товарищ генерал-майор, – сказал я, чуть только за Шкрябуном захлопнулась дверь.
Максютов только махнул рукой и распахнул рот в отчаянном зевке.
– Брось, Алексей. Мне дали то, чего не могли не дать, самый необходимый минимум. Не надо сейчас… – Он снова зевнул и потер глаза костяшками пальцев. – Черт, умучил меня Шкрябун со своими комплексами, а тут еще этот коньячок… Совсем засыпаю. Вот что… Пойдем-ка мы с тобой немного постреляем, а? Нет возражений?
– Нет, товарищ генерал.
– Э, оставь… Уж коли сегодня без чинов, так без чинов. А поговорить нам есть о чем… Пошли?
– Пойдемте, Анатолий Порфирьевич, – сказал я.
– Вот так-то лучше.
В тире номер шесть на минус четвертом этаже немолодой и неразговорчивый прапорщик, сделав запись в журнале, подвел нас к стенду с оружием.
– Выбирай, Алеша, – пригласил Максютов.
Сам он предпочел американский «кольт» образца 1917 года. Я выбрал два пистолета: длинноствольный спортивный «марголин» и чуть более тяжелую бронебойную «гюрзу».
– По-македонски хочешь? А не осрамишься?
– Постараюсь, Анатолий Порфирьевич.
Прапорщик выдал мне обоймы, со стуком высыпал на пластмассовое блюдечко горсть тупоносых патронов к «кольту» и ушел к себе в звукоизолированную кабинку. Мишени осветились.
– Ну валяй. Две крайние слева – твои.
Я положил в свои мишени по три пули из каждого ствола. Максютов, сощурив глаз, отчего тот вовсе утонул в отеке, посмотрел в монокуляр.
– Левая – девятка на два часа и две восьмерки на пять и на шесть часов. Правая – семерка на десять часов, пятерка на час и «молоко». Ты случайно не переученный левша?
– Нет.
– Значит, перестраховываешься: больше внимания левой руке. Ну а я по-простому…
Бах! Бах! Бах! Не более секунды на один выстрел.
– Две десятки и девятка на одиннадцать часов, – огласил я, в свою очередь приложившись к монокуляру.
– Значит, не так уж устал, – прокомментировал Максютов. – Я думал, будет хуже.
Плохо он о себе думал. Я-то знал, что мало кто в Управлении мог соперничать с полковником Максютовым по части виртуозного владения любым ручным оружием. Стрельба была его страстью и единственным хобби, он даже немного стеснялся и, бывало, подшучивал над своей мнимой аномальностью. Однажды он заключил пари на то, что с трех выстрелов «кокнет» двойным рикошетом от потолка и стены упрятанную глубоко под мишенью осветительную лампочку, и выиграл.
Бах! Теперь он выстрелил с локтя. На всякий случай я протер замшей окуляр.
– По-моему, «молоко», товарищ ге… простите, Анатолий Порфирьевич.
– Оставь в покое эту трубу, – хмуро сказал Максютов. – Мы что, упражняться сюда пришли? Ты давай стреляй, да не так быстро. Расстреляешь обоймы – возьмешь у прапора новые. Понял?
– Понял, Анатолий Порфирьевич.
– Вот и молодец. Начинай.
Бах!
Я ожидал чего-то подобного. Максютов страховался, не решившись говорить о главном в своем кабинете. «Жучок» в тире сам по себе уже из разряда маловероятного, а если к тому же учесть тот факт, что нынешние ультрачувствительные звукодатчики, улавливающие все, вплоть до дыхания, стука сердца и прочей физиологии, имеют скверную привычку «глохнуть» на пять-десять секунд после звуков, превышающих некоторый децибельный барьер, лучшего места для приватного разговора было не найти.
Ба-бах! Загуляло и смолкло эхо. Этот тир был самым подходящим для разговора, не предназначенного для посторонних ушей, самым старым и шумным в здании, здесь уже не первый год собирались учинить ремонт, радикально улучшив звукопоглощающее покрытие.
– Ты не воображай себе невесть что, – сказал Максютов, ковыряя мизинцем в ухе. – Санкции на ознакомление с информацией сотрудников у меня пока нет, это ты правильно догадываешься. Но будет, – уверенно добавил он и прицелился. – Никуда они не денутся. Вот только время не станет ждать, пока те муда… пардон, мудрецы наверху раскачаются…
Ба-бах!
– Нештатное применение космического оружия – версия для ретивых журналистов из второсортной прессы, – добавил он, неизвестно для чего приложив глаз к окуляру. – Им ее и подбрасывать не надо, сами ухватятся и будут обсасывать со всех сторон, пока обывателю не надоест читать. Нас это должно устроить. Ну а ты сам-то, Алексей, что по этому поводу думаешь?
Бах!
– Еще не знаю, – честно признался я.
– Молодец, что не спешишь с ответом. Ты стреляй, стреляй… Даю наводящий вопрос: что тебе сегодня… то есть вчера, показалось наиболее странным?
– Характер разрушений, – сказал я, утапливая пальцем спусковой крючок. От отдачи «гюрзы», придуманной для пробивания бронежилетов, заныла кисть.
Максютов отмахнулся от моей гильзы, как от мухи. Поморщился, на секунду став похожим на только что разбуженного, очень недовольного байбака.
– Вот что… Встань-ка лучше справа… Гм. Характер разрушений, говоришь? Ошибаешься, это как раз не есть самое странное. Страннее другое: землетрясение, например. Ни в Москве, ни тем более в Карпатах, более того, по всему миру никаких сильных сейсмов не наблюдалось, это совершенно точно. Ты не удивлен, что я в курсе?.. Правильно делаешь, мы из сейсмологов душу вынули. Так вот: сейсмостанция в Москве весь день фиксировала лишь обычные фоновые сотрясения. В Клину – та же картина микросейсмов. В Твери отмечены крайне незначительные колебания почвы. По тому, что ты почувствовал сам, сила толчков на четыреста первом километре, вероятно, не превышала трех баллов по Меркалли. А по тому, что произошло на перегоне Бологое – Угловка, можно предположить все восемь. И это при том, что от одной точки до другой менее десяти километров! – Ни с того ни с сего Максютов непристойно выругался и послал в мишень следующую пулю с каким-то особенным садизмом. – Блин, чисто местный, локальный феномен непонятного происхождения! Сейчас там кое-кто копается, но голову даю на отсечение: ни хрена не выкопает. Геологи божатся: никаких подземных пустот, которые могли бы обрушиться, вызвав толчок, в тех местах не водится, сдуру намекают на военных. Но сам понимаешь: не ядерный же заряд рванул под Октябрьской дорогой, не полигон как-никак! Притом по затуханию волн кое-что уже подсчитано: гипоцентр находился чуть ли не на земной поверхности. Выходит, прямо на путях перед электричкой, где ехал этот твой укушенный корреспондент, как там его…
