Георгий Гуревич - Приглашение в зенит (авторский сборник)

И в специальных, и в популярных книгах читал я, что от природы человеку дано сто пятьдесят лет. Только по неразумности своей: курением, алкоголем, нервотрепкой, невыдержанностью, круглосуточным сидением в затхлых душных комнатах, жизнью в пыльных городах сокращаем мы естественный срок. Надо только взяться за ум, переселиться в тайгу или в горы…

Приятная точка зрения. Утешительная. Обнадеживающая.

Но неуемная фантастика допытывалась: почему же только сто пятьдесят? И дотошный автор взялся за поиски: откуда взялась эта роковая цифра?

Оказалось: получена с помощью домашней кошки. Кошка растет одну шестую часть своей жизни, пять шестых бывает взрослой. Человек растет до 25 лет, помножаем 25 на 6, получаем 150.

Но почему же пропорция у кошки и у человека должна быть одинаковой? У разных животных она различна. У овец — 1:3, у слона — 1:10, у попугаев — 1:100. Не помножить ли нам 25 на 100? Почему подражать кошкам, а не попугаям? Умная птица, говорить выучивается. Может и ругаться неприлично, может и здороваться. Недавно повстречал я попугая, который всем прохожим говорил: “Пр–рывет”. Арифметика безупречна, применение формулы не убеждает. Независимо от перемножений, при любых перемножениях все равно непонятно, по какой же причине должны умирать некурящие, непьющие, в горах живущие 150–летние. Просто так? Просто так даже мыльные пузыри не лопаются.

Никак нельзя перешагнуть “естественный предел”?

Я погрузился в специальную литературу. Узнал, что существует двести теорий старения. Двести? Это значит — нет общепризнанной. Двести ученых школ, легко опровергающих друг друга.

Но вот что было общее во всех двухстах теориях. Все они утверждали, что в организме есть слабый пункт: толстые кишки отравляют его, холестерин забивает сосуды, соединительная ткань вытесняет все прочие, нервные клетки разрушаются безвозвратно и т. д. Где тонко, там и рвется. В начале века искали в организме слабый орган, в середине века — слабости тканей и клеток, в наше время ищут слабости в молекулах. Глубже проникают и слабости ищут глубже.

И жизнерадостно обещают: “Вот эту слабость устраним, будете жить до ста пятидесяти”.

“Но почему же, — спросил я (себя спросил), — природа сама не устранила смертельно опасную слабость? Ведь по Дарвину все слабое вымирает. Существа с кишками–отравителями должны бы исчезнуть с лица земли. Остались бы только крепкие, долгоживущие, срок жизни постепенно возрастал бы от бактерии к человеку.

А он не возрастает. Актинии живут не меньше человека, черепахи гораздо дольше. Высокоразвитые собаки и обезьяны — меньше черепах и актиний. Дубы — уж на что примитивный организм — стоят сотни лет.

И где‑то возникла мысль: “А может, природа и не стремилась к долголетию. Если у животных все целесообразно, и срок жизни должен быть целесообразный… для сохранения вида.

Какой же? Во–первых, чтобы вид не исчез, надо успеть произвести на свет достаточно потомков, столько, чтобы по крайней мере два из них выжили и, в свою очередь, успели дать потомство.

Ух, какая жестокая истина выглянула из этого рассуждения! Триста миллионов икринок мечет луна–рыба, в среднем выживают две. Жизнь для этих рыбешек словно главный выигрыш в лотерее. Пресловутая кошка приносит примерно сотню котят. Мир не переполнен кошками, значит, выживают и дают потомство в среднем две из сотни. Женщина может родить около десяти ребятишек; в первобытном мире восемь из них погибали в зубах у хищников.

Итак, нашим предкам надо было произвести десяток детей для поддержания вида. Стало быть, житейский минимум человека был таков: 16–18 лет до зрелости, 20–30 лет, чтобы родить десяток детей и еще лет 15, чтобы вырастить последыша. Итого: 50–65 лет.

А максимум?

А максимум равен минимуму, ибо в интересах вида менять поколения как можно чаще. Ведь в каждом следующем поколении природа начинает заново, соединив полезные гены отца и матери (“удвоив генный фонд” — говорят сейчас). При частой смене поколений вид развивается быстрее, приспосабливается лучше.

Но, продолжая рассуждения, все целесообразное должно быть обеспечено биологически. Животному нужно видеть — появляется орган зрения, нужно бегать — формируются ноги. Если нужно своевременно убирать со сцены поколение за поколением, должны быть заложены органы выключения жизни. Нельзя же столь важное дело пускать на самотек.

Что же получается? Старость — это самоубийство организма?

С опаской глядел я на собственное тело. Где там прячется эта зловещая мина, склонная убить меня около 2000 года, может, и раньше?

И как бы ее разминировать?

Разминируешь, тогда живи и живи. Сколько? Вероятно, лет двести, может, и больше. Не до бесконечности. В зависимости от совершенства науки. Жизнь — это беспрерывный саморемонт, но есть в теле и необратимые процессы. Возможно, придется подновлять омоложение через каждые тридцать лет. Будет первая, вторая, третья, четвертая молодость. Повторная, многократная юность! Так хорошо?

4. ДОВЕЛ ДО СВЕДЕНИЯ

Вот такие мысли сложились у меня лет 30 назад, где‑то в конце 1958 года. Помню, как рассказывал жене — первой своей многотерпеливой слушательнице. Дату, конечно, не записал, а место запечатлелось: у глухого забора министерства, там, где некогда была алебастровая медаль с надписью: “Кто не работает, тот не ест”. Слушательница одобрила тему, ей это показалось важнее и интереснее, чем вулканическая электростанция. Я потратил недельку, изложил. Сюжета еще не было, получилась статья. И я понес ее в “Знание–сила”, сказал редактору с нескромной наивностью: “Лев Викторович, предлагаю Вам материал, который будут вспоминать пятьдесят лет”.

И Жигарев (с удовольствием выписываю фамилию. Вот был редактор, никаких хлопот не боялся, лишь бы журнал получился интереснее)… итак, он взялся пробивать статью.

Восемь рецензентов было — из самых смелых. Шесть отмолчались, двое дали положительный отзыв: писатель–фантаст Ефремов и ученый–физик Чмутов. И статья вышла… в сентябрьском номере. И я, наивно–нескромный, ждал, что с того сентября начнется борьба за многократную юность, решительная атака на старость, отступление смерти.

Посыпались письма: от больных, от старушек, от беспокойных мам, от учителей и сельских врачей, от чудаков и чудака, коллекционирующего чудаков. (Коллекция чудаков. Тоже тема!) Только специалисты молчали. Не отозвался ни один.

Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе.

Именно в те годы в Киеве организовался специальный институт долголетия. Я послал туда статью. Переписка тянулась около года, ученые сомневались, не подрывает ли авторитет научного учреждения обсуждение статьи дилетанта. Но в конце концов меня пригласили сделать доклад на научном совете.