Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.

- Боюсь, не грех ли, батюшка генерал, такое чинить? Все равно, что капкан на волка. Турки, они хоть басурмане, а все же люди...

- Что с тобой за неисполнение приказа сделаю - знаешь?

- Как не знать, Ваше Превосходительство. Всё исполню, не сумлевайтесь.

- То-то. А грех, коли есть, на меня ляжет.

Дьявол, до чего же плечо болело! Я готов был кидаться на людей, как бешеный зверь, и только случайно никого не убил за нерасторопность. Пленный не обманул: обещанные янычары явились. Может, в меньшем числе - но тысяч семь-восемь бесспорных. Поставили шатры, окопали шанцами лагерь, караулы устроили... Когда ж атаковать-то будут?! Станут медлить - не доживу!

Мой лекарь уплыл в Азов вместе с ранеными; как ни обидно было, пришлось сочинять просительное письмо Змаевичу, чтобы дал другого. Дождался. Немчик вылез из лодочки, разрезал присохшие бинты, оторвал, потыкал красное и распухшее плечо пальцем:

- Herr Generalmajor. Вероятно, в рану попала грязь. Надо разрезать и прижечь, чтобы антонов огонь не приключился.

- Только не железом. Spiritus vini есть?

- Herr General...

- Я с тобой диспут заводить не буду, что лучше: каленое железо или спирт. Спрашиваю: есть?

- Ja... То есть да...

- Вот им и промоешь. И стакан внутрь за полчаса до операции. С тридцатью каплями лауданума.

- Ваше превосходительство, это может быть опасно...

- Опасней сдохнуть от боли, пока ты будешь копаться в воспаленной ране. Вычисти как следует. Пока всё приготовь. Отдам распоряжения и приду.

Подозвал Синюхина.

- Слушай, премьер. Турки, я думаю, атаку до утра отложат - Бог даст, к этому времени буду на ногах. Если же, паче чаяния, раньше пойдут... Справишься?

- Справлюсь, Ваше Превосходительство!

- Да не кричи, верю. Значит, немного постреляй для порядку - чтобы они всей силой пошли, а не лазутчиков послали. Как атакуют, выводи людей и проследи за минерами. Пусть постараются взорвать бастионы в то самое время, как янычары на них полезут.

- Слушаюсь!

Я повернулся к лекарю:

- Наливай!

Надежда быстро вернуться в строй не исполнилась. Пустяковая на первый взгляд рана загноилась и вызвала сильнейшую горячку, уложив меня надолго и едва не навсегда. Помню, как солдаты тащили в лодку; как поднимали носилки талями на корабельную палубу; дальше не слишком отчетливо. Жар внутри, зной снаружи, боль от раскуроченной чертовым немцем плоти, дурман от опиумной настойки... Всё слилось. В полном бессилии, телесном и духовном, я тревожил ночными стонами покой адмиральского дома в Троицке, окруженный назойливой заботой чужих слуг. Зачем Змаевич приказал доставить меня сюда? Искренняя дружба или очередной политический ход? Всё равно. Когда приехал повидаться Румянцев - помнится, заползла в голову глупая мысль, что судьба намерена освободить от меня землю, чтоб не было путаницы. А то полное безобразие: главный воинский начальник и его помощник - оба генерал-майоры и оба Александры Ивановичи. Одного хватит. Кстати, Румянцев успешно отразил попытку хана прорваться за линию и высказал разумное предложение перевести ландмилицию на драгунский штат. Что ж я сам этого не сделал? Ладно, вначале народ был безлошадный по бедности - но теперь-то что мешало сделать шаг от 'ездящей пехоты' к конному строю? Против татар так способней.

Ну, а коли помощник умней - с какой стати мню себя незаменимым? Может, без меня еще и лучше дело пойдет? Боль, тоску и самоуничижение сменяла дремотная расслабленность после очередной порции лекарства; кончалось действие лауданума - всё начиналось сызнова...

Наверно, я просто надорвался душой: сверхъестественные усилия не проходят даром. Так пушка, придав движение ядру, откатывается назад. Может, и рана плохо заживала из-за нервного истощения. Впрочем, Бог знает. Но выздоровление точно пошло веселей после вдохновляющего рескрипта государя относительно керченской виктории. Успех был смазан и обесценен тем, что взятое не сохранили за Россией - однако Его Величество посчитал возможным учредить воинский праздник, подобный дню Полтавы или Гангута. Представляю, как надулся Меншиков, чья давняя победа под Калишем не была удостоена такой чести. Производство мое в генерал-лейтенанты, Змаевича - в полные адмиралы, пожалование денег и деревень было, конечно, тоже приятно... Только сии награды обыкновенные, знакомые многим. А какой военачальник вправе похвастаться, что данную им баталию Петр собственноручно вписал в летопись славы русского оружия наравне со своими деяниями?! Кольми паче... Нет, к черту высокий штиль. От пьянства удалось отбояриться, как раненому - визиты же пришлось терпеть. Попытка ускользнуть из гостеприимного дома в более спокойное место могла быть воспринята как жест враждебности. Сошедший на берег адмирал принимал поздравления, и мне в меру сил приходилось делать то же самое. Погружающий в сонное забытье опиум стал неуместен; пришлось прекратить его прием, хотя какое-то время трудно казалось обходиться без лекарства.

Трения между армией и флотом были забыты, до новых поводов. Когда умолкли виваты, я счел себя достаточно здоровым для постепенного возвращения к делам. Начал со сведений о неприятеле. По первой просьбе Змаевич прислал корабельного секретаря с целым ворохом доношений: ему было чем похвастаться! Уходя от Керчи, Матвей Христофорович снабдил трофейные шебеки командами и пустил в Черное море на крейсировку. Пользуясь турецким обличьем, сии стремительные суда зверствовали у крымского берега, как хорек в курятнике. В считаные дни взяли десятки фелюг, часть - только что из Константинополя. Капитаны многое знали, в особенности о неприятельском флоте. Многочисленные корабли, должные остаться у султана, действительно стояли в Золотом Роге - но оснащены из них были пять или шесть. В том числе три гиганта огромного размера и мощи: больше ста пушек, на нижней палубе орудия под трехпудовые каменные ядра. Выше - под чугунные, калибром поменьше... На опер-деке двадцатичетырехфунтовки, попробуйте сию монстру вообразить! В глубоких водах нам противопоставить нечего, зато Керченский пролив этим чудищам никак не пройти.

Что из сего следует? Во-первых, Азовское море целиком наше, и десанты у Арабата или Темрюка становятся в порядок дня. Во-вторых, если русский флот изобразит готовность идти дальше, султан вынужден будет держать свои стопушечники у южного входа в пролив. Лето кончается, шторма не замедлят. Трехпалубные корабли высокобортные и уступают низшим рангам в лавировке. Может статься, стихия поможет одолеть противников, с которыми нам самим не справиться.

Пожалуй, заводить речь о чисто морских делах не стоит: не уверен, готов ли адмирал прислушиваться к моим суждениям такого рода; но в отношении десантных действий - просто обязан. От Арабата до Кафы один дневной переход, дорожка знакома. Иррегулярная конница меня не остановит. Янычарам, сидящим на еникальских развалинах, придется выйти в поле или остаться сторонними зрителями падения крупнейшего из городов Крыма. Оба варианта по-своему хороши. Стоит ли еще раз брать Керчь, чтобы оставить в ней гарнизон, будет видно по ходу кампании. Темрюк менее важен, однако лишить неприятеля последнего порта на Азовском море тоже полезно. Еще лучше, что его взятие позволит наконец прищучить некрасовцев. Изменников надо карать. Успешный поход против них государь оценит не ниже, чем взятие значительной крепости.