Фредрик Браун - Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!

Он начал играть, поначалу тихо, готовый в любой момент отложить гобой, если извлечет из него пронзительные, неприятные звуки, что вполне вероятно, когда играешь на инструменте, которым не владеешь. Однако очень быстро возникло странное чувство, что ничего подобного не произойдет. В принципе он имел представление об игре на язычковых инструментах; когда-то в Нью-Йорке он снимал помещение вместе с гобоистом и пытался играть на его инструменте с мыслью приобрести такой же, для расширения собственных возможностей. Однако потом решил отказаться от этой идеи, потому что предпочитал играть в маленьких эстрадных ансамблях, а гобой, как ему казалось, больше подходит для больших групп.

А что с аппликатурой? Он посмотрел вниз и увидел, что пальцы естественным образом расположились над отверстиями для них и клавишами. Он подвигал пальцами и с удивлением увидел, как они начали свой маленький танец, действуя как бы по собственной воле. Заставив их остановиться, он с волнением приложил инструмент к губам и подул. Звук получился среднего регистра, негромкий, отчетливый, чистый. Поднимая один палец за другим, он сыграл диатоническую гамму; а потом интуитивно заставил себя забыть о пальцах, просто думать о гамме, и позволил пальцам самим повторять ее снова и снова, каждый раз с тем же чистым звуком. Подумал о гамме в другом ключе и сыграл ее, а вслед за ней и арпеджио. Он не был знаком с аппликатурой, но пальцы, оказывается, ее знали.

Он может играть на этом инструменте. И будет.

«Почему бы не устроиться поудобнее?» — подумал Дули, с трудом сдерживая нарастающее возбуждение. Подошел к постели и уселся на ней в той позе, в какой слушал игру музыканта, — спиной и затылком опираясь о стену. Поднес инструмент к губам и заиграл, на этот раз не заботясь о силе звука. Конечно, если соседи услышат, они подумают, что это Отто, а его и фа по ночам для них дело привычное.

Он подумал о мелодиях, услышанных в винном погребке, и пальцы их моментально вспомнили. Охваченный неземным восторгом, расслабившись, он играл так, как никогда не играл на кларнете. И снова, как и тогда, когда он слушал игру Отто, его поражала чистота и богатство тона, так похожего на нижний регистр кларнета, но значительно выше.

Он играл, и тысячи звуков словно бы сливались в один. Мелодия парадоксов, где черное и белое смешивалось, создавая прекрасную, как бы светящуюся изнутри, западающую в душу музыку.

И потом, практически без перехода, он понял, что играет странную мелодию, никогда не слышанную прежде. Инстинктивно он чувствовал, что она, — творение этого изумительного инструмента. Зовущая, манящая мелодия, вроде той, с помощью которой Отто привел сюда девушек, на самом деле или лишь в воображении. И все же это была другая мелодия — не чувственная, а вроде бы даже зловещая, или нет?

Какая разница! Главное, что она прекрасна, и он не мог остановить танец пальцев или перестать вдувать в нее жизнь своим дыханием.

А затем, сквозь музыку, он услышал и другой звук. На этот раз не «клик-клик» высоких каблучков, а скребущий, царапающий звук, как будто издаваемый тысячами крошечных лап с коготками. Потом он увидел их, внезапно хлынувших из всех щелей деревянного здания, которых прежде не замечал. Крысы побежали к постели и полезли на нее. С парализующей внезапностью все кусочки мозаики встали на свое место, и с усилием, ставшим последним в жизни Дули, он оторвал проклятый инструмент от губ и открыл рот, чтобы закричать. Но твари уже кишели везде — и вокруг, и на нем: огромные, рыжевато-коричневые, маленькие, черные… И прежде, чем он успел закричать, самая большая черная крыса, та, которая возглавляла воинство, прыгнула, вонзила острые зубы в кончик его языка и висела на нем до тех пор, пока рвущийся изо рта крик с еле слышным бульканьем не обернулся молчанием.

В ночи над спящим городом Гамельном долго плыл звук. Звук пиршества.

В дверь постучали

Хотите, расскажу вам страшную историю? В ней всего две фразы: «Последний человек на Земле сидел в комнате. И тут в дверь постучали…»

Всего две фразы, точка и многоточие. Именно многоточие и должно пугать: что это там постучало в дверь. Встречаясь с неведомым, человеческое воображение рождает всякие ужасные образы.

А на самом деле ничего страшного не было.

Последний человек на Земле — да и во всей Вселенной — сидел в комнате. Один. Комната казалась ему странной, и он как раз размышлял почему. Выводы не пугали, но и не радовали. Он вообще был не из пугливых, Уолтер Филан, еще два дня назад — профессор кафедры антропологии в Натанском университете. Он не выделялся ни героической внешностью, ни крутым нравом, и сам это знал лучше всех прочих.

Впрочем, сейчас его мало беспокоило, как он выглядит со стороны. Честно сказать, его теперь уже ничто не беспокоило. Два дня назад все человечество сгинуло буквально в одночасье, остался только он сам и еще какая-то женщина. Где эта женщина, кто она, откуда — все это ни в малой степени не трогало Уолтера Филана. Скорее всего, им никогда не суждено увидеться. Ну и ладно.

Вот уже полгода женщины не играли в жизни Уолтера никакой роли, с тех пор как умерла Марта. Она была хорошей женой, хоть и любила покомандовать, и Уолтер любил ее, любил спокойно, но крепко. Когда она умерла, ему было тридцать восемь лет, а сейчас — всего сорок, но он совершенно не думал о женщинах. Вся его жизнь свелась к книгам: одни надо было прочесть, другие — написать. Теперь писать стало не для кого, зато для чтения у него была впереди целая жизнь.

Конечно, компания не помешала бы, но и без нее можно было прожить. Кто знает, может быть, когда-нибудь его будет устраивать общество занов, хотя сейчас в это трудно поверить. Заны, бесспорно, разумны, но ведь и муравьи разумны на свой манер, а люди сроду не общались с муравьями. Почему-то Уолтеру сдавалось, что разум занов схож с муравьиным, хотя пока все доказывало обратное. Это заны держали людей за букашек, это они сотворили с Землей такое, что человек мог бы сделать с муравейником. Только гораздо эффективнее.

Они были с ним довольно обходительны. Они объяснили Уолтеру, что он проведет в этой комнате всю свою жизнь — они сказали: «Бу-дешь всег-да», — и дали ему множество книг, когда он, осознав ситуацию, объявил, что не может жить без чтения.

Интеллект занов был, несомненно, весьма высок, но не без странностей. К примеру, английский они освоили буквально за считанные часы, но так и не научились произносить слова слитно, говорили по слогам, как малые дети.

Впрочем, я отвлекся.

Итак, в дверь постучали.

Я нарочно не поставил многоточия, чтобы не пугать вас попусту.