Многократор - Художник Её Высочества

Степан связал картины в пачки, собрал в сумку свои аскетические житейские вещи. Комбинезон с золотым членом оставил висеть распятым на стене со словами: «Кесарю — кесарево, а слесарю — оладышек в меду». Сказал просто, не вкладывая в сказанное какой-то особенный смысл. Потом сходил в университетскую канцелярию, написал заявление об уходе. Его придержала секретарша: «Стёпа, на тебя тут какая-то странная телеграмма пришла». Прочитал: «Еще жива Вашим снисходительством. Ненавижу тебя, чудовище, и целую твои грязные руки». Дернул паровозный свисток, сказал: «Иъессс!! Продоузадержись только до послезавтра, доходяга, мы прилетим к тебе с путячим доктором.» и поднялся в мастерскую. Только зашел — звонок.

— Привет Степан. Серёга Худяков на проводе. Я музыку подобрал к тем стихам и собираюсь спеть песенку, покоряясь верховной расправе вдохновения, хе-хе. Голоса у меня нет, но постараюсь исполнить с чувством, дав воздуху теченье. Сможешь в субботу прийти к нам, в менестрель-клуб?

Степан колыхнул изящной линией плеча: какие стихи, какой менестрель-клуб, кто звонит?

— Что молчишь, забыл, что ли? Ну помнишь: закат термоядерный только что отзверел, молодежь с гитарами подгребла, шмурдяк пили. Я с братом Олегом был. Олежа с твоим другом Иваном потом ещё спорили до посинения: кто умнее — дельфин или шимпанзе. Ты мне визитку дал на трамвайном билете.

Степан, наконец, вспомнил тот вечер, но, убей Бог, не помнит, чтобы кому визитки раздавал.

— Хоть вирши получились так себе: тяжеловато-помпезные, но к песенным текстам требования невысокие. Зато наш колоквиум мне навеял кой-какие ассоциации… Самое вкусное остаётся в бороде. Хочешь послушать, какое совокупление воспоследовало? — и, не дожидаясь пока откажутся, прочитал:

В складке неба и земли

запекают всё что нужно:

несуразности черты,

и премудростей окружность.

Небожителей пирог

разбирает люд на части

Кто влюблён в мякину власти,

кто и корочкою строг

Сытым запросто замлеть,

принимая мира вкусность.

Только ведь не в том искуссность

чтоб, наевшись, умереть.

Испеки свою печёность,

напридумай торт такой,

продавившего бы небо

вавилонскою горой.

Столоваться в церкви можно,

но и бога накормить,

любопытная возможность

самому всевышним быть

Выбирай судьбы основу.

Обсудись с собой в ролях.

Обжираться ли готовым

или властвовать с нуля.

Степан записал адресс, поблагодарил за приглашение, попрощался и фыркнул: «Что-то Пегас сегодня рядом крутится. Несу разности черты. Кто икорочкою сыт. О как!». А не сделать ли паузу кофейную после пиитической? Абигель придет скоро. С её стороны задача та же, прозаическая — начать новую жизнь. Уволиться из своей фирмочки, собрать вещи, зубную щетку не забирать, купить по дороге новую. Главное: поговорить с отцом, настроить его соответственно, ненавязчиво намекнуть про амазонку, привыкшую воевать дынями (амазонка — домашняя хозяйка — дикая хозяйка — снова амазонка, кольцо замкнулось). И, конечно, поцеловать в щёчку колотушку из твердого войлока в накрахмаленном воротничке. Завтра-послезавтра они улетят в Сибирь, надо по-человечески показать мамульке его не непредусмотренное событие, но любящую скромную, такую домашнюю (промолчать про замыкающееся кольцо) женщину в рое прикрас. Пускай для матери эта выдерга хоть какое-то время побудет тургеневской барышней.

Рухнула в душе стена из косной материи, отчаянно захотелось стать профессиональным художником. Профессионализм в данном случае, не умение, а всего лишь зарабатывание на жизнь своей профессией (профессия — живописец). Хуже он, что ли, Мекелянджеле? Писать картины, изощряя кисть, выставляться везде, продавать частным собраниям. Градиент-музеон Влчека, кстати, уже намекал на продажу какой-нибудь картины, хоть и нет в нём в привычном землянам смысле ни здания, ни сонных вахтерш на продавленных стульях, ни вымеренных линейкой экспозиций. Деньги нужны даже бедным художникам. Деньги — пудра мужчин. Если женскую часть обозначивать по инерции, пусть деньгами женщин останутся мужчины, как бы это старомодно ни выглядело.

Вселенная оказалась такой достопримечательной! И хоть непросто там порой бывает, но, кто спорит, интересно. А успеть надо многое, несмотря на то, что жизнь — дама без возраста.

— Эй, парсуны! — крикнула с порога Абигель холстам, связанным в пачки. — Вы только посмотрите, как мамзелька в короткое время соскучилась по белковой форме жизни!

Сгубила его в объятиях. Самое интересное: погиб в слабых женских руках с превеликим удовольствием.

Что бы сказал в этом месте сибирский дед? Нет-нет, имеет смысл остановить поспешную мысль. Привыкший к монотонным повторам человек, пожалуй, может найти чрезмерное в последних словах сибирского деда:

«Если бы почувствовал, что её здесь нет, я бы не родился.»

Имел он в виду, не думая о красоте фразы, только пуповину, перетянувшую удавкой горло при родах. Следует лишь удивиться, каким образом после многочисленных, сначала мягких, пробуждающих, потом страшных, потом безнадежных хлопков принимающей роды повивалки, оставленный в конце концов новорожденный ко всеобщему изумлению сделал первый вдох. Не для себя, но для неё, всё-таки почувствовав присутствие своей платоновской половины. Уже взрослым, дед узнал: она родилась позже на несколько минут, как раз тогда, когда отчаявшаяся повивалка положила его тельце на траурную простыню. Опять же, чистый символизм…

Абигель, намотавшаяся за день, уснула. Степан самолично обмыл её, позёвывающую, обтёр, слизнул последнюю капельку с плеча, приказал почистить зубы новой щёткой, — почищено как попало, что греха таить, — и затолкал в постель.

Выписавшиеся небожители оставили в доме все свои вещи. В верхушках окон вызревала луна, появились первые пушистые звездочки, ниже по горизонту остывали яблочные шары облаков, и совсем у циркульного края доплавлялось в форме последнее золото заката. Степан растянуто чистил зубы новой щеткой и мысль работала сонно. Над умывальником, предохраняя стену от брызг, он сам, давным-давно, в прошлой своей жизни, выложил квадрат из четырех кафельных плиток. Насобирал их где попало. Две плиточки белые, одна кремовая, последняя с деколью — кобальтовым цветочком с обвисшими лепестками. Мысли верно такие сонные…

— Эй, Бадьян Христофорыч, где ты там? Я понимаю, что у тебя лень с телёнка. Понимаю, что твоя персона без твоих дружков ни мычит, ни телится. Но измени лица обычай? Вот передо мной каменные плитки — дай знать хоть чем? Может тогда я поверю, что случившееся мне не приснилось.