Станислав Лем - Магелланово Облако. Человек с Марса. Астронавты

— И нашли?

— Нет. Мы не можем снять шлемы, — повторил он. — Мы тотчас же отравимся.

— А если бы фитилем, — начал я. — Вытрясти порох из патрона.

— Взрыв или совсем не произойдет, или будет слабый. Впрочем, порох необходим, его нужно подсыпать на концы проводов. Это вызовет детонацию. Но запал должен быть электрическим.

— Погодите… а если выстрелить в заряд из револьвера?

— Я думал и об этом. Нужно пять выстрелов, да еще одновременных. Так получается по расчетам. Иначе мы не только не откроем себе пути, но вызовем еще более сильный обвал.

— Так, — произнес я. — Вы правы. Один из нас должен пойти туда. Бросим жребий?

— Не хочу полагаться на случай. В этом есть что-то унизительное.

— Значит?..

Он молчал.

— Может быть, все-таки есть другой выход?

— Есть. Во-первых, как физик, я хорошо знаю, в каких условиях взрывная волна действует сильнее всего, а во-вторых, как руководитель экспедиции…

— Понимаю, можете не договаривать. Я не согласен…

— Я уверен, что это мне удастся. Не хочу приказывать…

— И не имеете права!

— Не имею права?

— Нет, и вдвойне… после того, что я хотел сделать. Пойду я.

Арсеньев достал из кармана коробку спичек и подал мне.

— Чет — пойдете вы, — сказал он. — Нечет — я.

Я начал выкладывать спички на камень. Это было похоже на игру; я клал одну белую палочку за другой, а губы двигались, считая: восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Последней была семнадцатая.

— Пусто, — сказал Арсеньев.

Я потряс коробочку. Еще одна спичка, притаившаяся под крышкой, скатилась по камню и упала на землю.

Арсеньев отвернулся и отскочившим лезвием топорика начал дробить сахар и ссыпать его в пакетики, сделанные из листков записной книжки. Потом в полном молчании мы вытащили ножом патроны из револьвера, высыпали порох из гильз и вдвоем пошли по коридору к месту обвала. Арсеньев обозначил пять щелей между камнями; я расширял их острием топорика, а Арсеньев в это время наливал кислород в пакетики. Бледно-голубая, почти бесцветная жидкость шипела и вскипала, стекая тонкой струйкой. Пакетики, только что мягкие, затвердели, как камень: не будь рукавиц, их нельзя было бы взять в руки, но и сквозь ткань ладони обжигало страшным холодом.

Готовые заряды мы втиснули глубоко в шпуры. Арсеньев соединил их проводами и вывел концы в сторону. Когда шпуры были заложены осколками камня и забиты глиной, он сказал мне, прислонясь к скале:

— Станьте вот так. Тогда вы будете защищены от лобовой волны. Соедините провода и ложитесь ничком. Вот и все.

Секунду он стоял неподвижно возле меня, потом вдруг схватил меня за плечи, прижал к себе изо всех сил и быстро, словно отталкивая, отпустил. Когда его шаги стихли за поворотом, я взял батарею.

Один полюс был уже присоединен. Я прижался к скале, стараясь слиться с ней.

— Внимание! — крикнул я. — Готово!

Маленькая искорка проскочила под проводом. Раскаленный молот ударил мне в грудь. Оторвавшись от земли, я полетел в грохочущую огненную тучу.

Команда корабля

Разбудил меня яркий свет. Прямо надо мной горела лампа с зеркальным отражателем. Я лежал на чем-то прохладном и мягком. Мне хотелось заслонить глаза рукой, но ее что-то держало.

— Спокойно, — сказал чей-то голос.

Я повернул голову. Тарланд в белом халате наклонился над тележкой, где стояли стеклянные цилиндры и аппараты. Трубки переливались светлыми бликами. Моя левая рука лежала на резиновой подушке, из вены торчала игла, а к ней шел резиновый шланг. По стеклянной трубке, соединявшей его с аппаратом, текла светло-красная жидкость. Я чувствовал, как в жилы проникает щекочущая, теплая струя.

— Что это? — удивился я. — Переливание крови?

Мне становилось теплее. Все вокруг было удивительно спокойным и каким-то нереальным. Тарланд отодвинул аппарат, быстро вытащил иглу и зажал ранку кусочком марли.

— Кто это поет? — спросил я, услышав высокую нежную мелодию.

Мне было хорошо. Мысли плыли медленно, вставали какие-то смутные картины: путешествие по мертвым, освещенным ущельям, потрескавшиеся кристаллические стены, темные коридоры, галереи… Где все это было? На леднике? В Гималаях? Во сне? Вдруг в памяти всплыли последние минуты перед потерей сознания: пещера, черные, слабо освещенные глыбы, глухая тишина и два провода, над которыми я наклонился, чтобы…

Я закрыл глаза. Когда я снова открыл их, взгляд упал на экран телевизора, находившийся на противоположной стене. На черном фоне виднелись мелкие искры.

— Звезды?

Пение оказалось шумом двигателей. Мы летели. В каюту вошли два человека: Райнер и Арсеньев.

— Как вы себя чувствуете? — спросил астроном.

— Хорошо.

Не знаю, почему мне в голову пришел вопрос, который я тотчас же задал:

— Почему тот город светился? Разве это был люцит?

Стоявшие у койки переглянулись.

— Нет, это бариево-натриевый сплав, не имеющий ничего общего с люцитом. Он светится потому, что был облучен в момент взрыва, — сказал Райнер, очень довольный, что может ответить так обстоятельно.

— Взрыв? Ах, верно… этот кратер… — заговорил я. — Послушайте…

Тарланд прервал меня:

— Вам нельзя разговаривать. Время у нас есть, позже все узнаете.

Он попросил обоих ученых уйти из каюты. Я слышал, как в дверях он говорил что-то о сотрясении мозга и о том, что мне нельзя волноваться.

— Но что было дальше? — слабо протестовал я, когда он вернулся. — Открылся ли проход?

Тарланд нащупал мой пульс.

— Профессор Арсеньев вынес вас из темноты на свет, а я — я создал вас заново. — Он улыбнулся.

Я хотел спросить еще о чем-то, но все спуталось, перемешалось, уплыло куда-то далеко. Я увидел голубое небо… пели птицы… Я уснул.

Прошло много времени, пока из сдержанных бесед, все время прерываемых наблюдавшим за мной Тарландом, я узнал, как Арсеньев вынес меня из-под земли, когда открылся проход, как он старался зажать разрывы на моем скафандре, как ему показалось, что я в агонии, как потом приехал вызванный ракетами автомобиль и увез нас на «Космократор».

Бесчувственного, отравленного ядовитой атмосферой, проникшей в разрывы скафандра, с переломами ребер положил меня биолог на операционный стол. Прошло тридцать часов, прежде чем я впервые открыл глаза. Но потом я начал быстро поправляться, почти все время спал и только когда приходило время поесть, просыпался и с волчьим аппетитом набрасывался на еду. Скоро я уже начал вставать, и Тарланд лечил мне легкие искусственным горным воздухом и кварцевой лампой. Но мне все еще не разрешали расспрашивать товарищей о мертвом городе и обитателях Венеры. Биолог объяснял это тем, что у меня было сотрясение мозга и что мне нельзя волноваться. Напрасно я твердил ему, что неудовлетворенное любопытство — самое сильное волнение, — в ответ на это он советовал мне сидеть в Централи перед большими экранами, так как считал, что в период выздоровления нет ничего более успокоительного, чем зрелище звездного неба. После случая со мной «Космократор» еще с неделю кружил над планетой, потом, удалившись от нее по расширяющейся спирали, повернул к Земле.