Эндрю Пайпер - Проклятые

Видел ли он девушку, которая держала футбольный мяч и сжимала его, выдавливая из меня жизнь? Знал ли он об этом? А может, я просто вообразил все это, как придумал, что он был на том пустыре за домом на Альфред–стрит? Может, я сам выпрял нить, связавшую миры?

Не знаю.

Однако иногда мне казалось, что я замечал в глазах Эдди легкий намек на знание чего–то непостижимого, чего–то такого, что вызывает непонимание, но знакомо. Он и сам как–то изменился после того, как у меня случилось то, что его мать назвала «проблемами с сердцем». Эдди вовсе не был похож на хорошего мальчика, старающегося хорошо относиться к парню, которому уже недолго осталось. Если бы мне пришлось говорить об этом, то я бы сказал, что Эдди ничего не понял, даже если он ТАМ был вместе со мной.

Но если он там был, значит, он нуждается в защите. Не от воспоминаний, возможно оставшихся у него от жизни после смерти. Его нужно защитить от НЕЕ.

Однажды я, казалось, нащупал ответ на свои вопросы. Это произошло, когда мы с Уиллой остались в палате вдвоем и я спросил ее, что произошло в «Кембридж Коммон».

Она не очень много видела. Сначала я гоняю мяч с Эдди, а в следующую секунду уже лежу на земле. Она позвонила 911, и «неотложка» приехала практически мгновенно. Впрочем, это не особенно помогло. Она рассказала, как один из медиков все колебался, укладывать ли меня на каталку, как проводил искусственный массаж сердца и «едва не сделал стойку на руках у тебя на груди», как меня везли в машине «Скорой помощи» и вызывали по радиосвязи то один, то другой госпиталь. Вскоре после того, как меня привезли, в комнату ожидания вышла доктор и сообщила Уилле, что она сожалеет, они старались сделать все возможное, но мистер Орчард скончался.

— Эдди тяжело это воспринял. Как–то очень странно, — сказала Уилла. — Как будто отключился, что ли? Уставился на парковку за окном, будто знал, что там кто–то появится, и он ожидал этого. Ни слова не говорил. Я оставила его в покое.

— Со мной, — чуть не сказал я.

Прошло минут пятнадцать. Уилла сама пребывала в оцепенении — ведь меньше часа назад мы вместе сидели в парке на лужайке! Воскресная прогулка в парке! Она уже начала думать о том, что ей теперь потребуется делать дальше, какие придется подписывать бумаги, о чем говорить с адвокатами, поэтому не сразу сообразила, что имеет в виду вновь вышедшая к ним врач, рассказывая ей о «некоторых неожиданных позитивных изменениях». Оказалось, что, пока она отсутствовала и говорила Уилле о том, что ее «супруг», к несчастью, умер, команда кардиологов совершила чудо и оживила пациента. Врач подробно описывала манипуляции, которые совершали медики над моим сердцем, как вдруг Эдди перебил ее:

— Он возвратился…

— Да, — ответила врач с некоторым сожалением, словно только что проиграла пари. — Можно и так сказать…

Когда через пару дней я смог сам поговорить с кардиологом, тот с огромным энтузиазмом принялся поздравлять нас с Уиллой.

— Дэнни, мы сделали это! — Он энергично тряхнул мою руку. — Черт побери, мы это сделали!

Мне он понравился не только потому, что спас мне жизнь. Он был талантливым врачом, который ничего больше не умеет, кроме как спасать людские жизни. Он видел практически все и, тем не менее, не перестал удивляться тому, как иногда все в этой жизни получается.

— Человеческое сердце! Это удивительная машина, нет никакого сомнения! — восторженно говорил он, покачивая головой. — Но человеческий разум? Сознание человека? Вот что творит чудеса! Сердце? С ним все было кончено. Там оставался шарик, из которого выпустили воздух. Однако вы здесь, с нами.

— Да, я здесь, — сказал я и, кажется, впервые за все время не стал скрывать слез благодарности. У доктора еще до этого тоже увлажнились глаза. Он снова покачал головой, будто не веря в происходящее.

— Это совершенно поразительно! Ваше возвращение. Я бы сказал, что для меня это высшее достижение. Я просто очень рад, что решил зайти в палату и посмотреть, не могу ли что–нибудь сделать.

— Спасибо, доктор.

— Бросьте, Дэнни! Вы сами как следует потрудились, — улыбнулся он. — Умереть на сколько? — восемь, нет, девять минут! Хотите, я покажу вам вашу кардиограмму? КОНЕЦ! А потом сердце вдруг встрепенулось. Поверьте, я видел в морге усопших, у которых имелись куда лучшие перспективы выкарабкаться. И вдруг — тук–тук… тук–тук… тук–тук. Говорю вам, должно быть, что–то вас там крепко напугало. Потому что вы прибежали назад чертовски быстро.

Не сказать, чтобы все новости оказались хорошими. По словам хирурга, у меня была четвертая стадия повреждения сердечной мышцы. С пятой они уже не работают.

— Это серьезная неприятность, Дэнни. Мне очень жаль, — сказал он, и меня снова поразило, насколько неуклюже выглядит его попытка утешить меня.

— А в чем проблема? Ну, вкратце?

— Я медик, мы не можем объяснять в двух словах. Но попробую. В вашем левом предсердии образовалась аномалия аортального кровотока. Левая часть отвечает за двигательные функции и работу головного мозга. Противоположная часть сердца заведует респираторными функциями. Низкая кардиотональная производительность в сочетании с системной высокой васкулярной резистентностью ведет к серьезным систолическим дисфункциям. Хотите, чтобы я вам расшифровал всю эту абракадабру?

— М–м–м… Может, попозже. А с этим можно что–нибудь сделать?

— Вы уже получаете все необходимое лечение. А когда выпишетесь из больницы, боюсь, что вам придется принимать таблеток больше, чем Джуди Гарленд[1].

— А нельзя сделать какую–нибудь операцию?

— Пока вы тут находились, вам ее сделали. Вскрыли закупоренный клапан. Но больше мы ничего не можем поделать. В случае, подобном вашему, сгустки крови, вроде того, который был удален, слишком многочисленны, а «соломинки», по которым кровь поступает к сердцу, слишком узкие. Так что, насколько я разбираюсь в обычных методах лечения, здесь мы мало что можем сделать. Хотя, погодите… Не так! Есть еще одно средство.

— Какое именно?

— Трансплантация.

— О’кей. А как…

— Вас уже внесли в список.

— Это хорошо. Да?

— Список немаленький.

— Ничего…

— Но если появится подходящий донор, тогда — конечно. И если операция будет успешной… И если ваш организм не отторгнет новое сердце…

— Слишком много «если».

— Что поделать, такое уж это дело.

— Ладно, полагаю, у меня есть что сказать о своем жребии. А какие у меня шансы, доктор?

— Будь я на вашем месте, то постарался бы привести в порядок все свои дела, — ответил он. — Сказал бы всем: «Я вас люблю». Потому что пересадка сердца — чертовски сложная штука. А если это случится снова? Знаете, мистер Орчард, вы везучий человек, раз уж мы с вами сейчас разговариваем. Но в следующий раз вы сюда не вернетесь.