Владимир Рыбин - С нами крестная сила

Лежа с закрытыми глазами, Андрей долго соображал, откуда в нем сия премудрость? Никогда прежде не задумывался над такими вопросами и вдруг выдал монолог бескомпромиссного обозревателя, каких много развелось в наше безумное время. Сам выдал? Или кто-то подсказал? О туманном образе из своего сна он не вспоминал, образ этот быстро исчез, растворился, как исчезает, не задерживаясь в памяти, все приснившееся. - ...Что происходит? Я не знаю, что происходит, - услышал он голос Гиданны. Она говорила тихо, боясь разбудить Андрея. - Это скорее не "взять боль", а дать нечто здоровое. Кое-кто называет это "нечто" ОДОМ, тонким веществом, жизненной энергией. Больной организм на время как бы забывает, что значит быть здоровым. Ему надо об этом напомнить, вроде как упавшему помочь подняться. Все очень просто, никакой мистики. - Все-то у тебя просто. - Голос бабы Тани. - Конечно, просто. Сложность от нашего незнания, от непонимания или нежелания понять. Мир развивается от простого к сложному, а вот понимание человеком этого мира - от сложного к простому. Сколько недавно казавшегося невероятным стало обыденным? Так что никаких чудес не бывает... - А Христос? - неожиданно для самого себя спросил Андрей. В избе стало тихо, так тихо, что жужжание мухи, бьющейся в паутине где-то в сенях, показалось громким. Не открывая глаз, Андрей увидел, как Гиданна и баба Таня испуганно переглянулись, а потом на цыпочках подошли к кровати. - Что Христос? - тихо спросила Гиданна, думая, что он бредит. - Как там было-то? Коснулась его женщина и выздоровела. Христос даже сказал, что почувствовал, как из него излилась сила. И тогда чуда не было? - Не было. - Ничего себе. - Он открыл глаза и улыбнулся. - Разве религия может существовать без чуда? А говоришь - верующая. Баба Таня испуганно закрестилась, а Гиданна засмеялась, тихо и счастливо. - А говоришь - неверующий, - осторожно поддразнила она, стараясь продлить миг надежды. - А сам веришь в чудо. Он смотрел на нее, не отрываясь, и думал о том, что ему и в самом деле хочется верить в чудо. Чудом была она. Все в нем противилось тому, что Гиданна такая же, как все. - Нет, дорогой мой, - сказала Гиданна, и все в нем замерло от таких слов, - болезнь - это нарушение в человеке одической циркуляции, или, проще говоря, внутренней гармонии. Здоровый ОД сострадающего человека восстанавливает в больном нарушенную гармонию. Когда ты говоришь "возьми мою боль", это не значит, что я возьму и заболею. Здоровьем делятся, здоровьем, а не болезнью. - А я бы поболел. Чтобы ты за мной поухаживала. Женщины снова переглянулись, и он увидел испуг в глазах у обеих и прочел их мысли о том, не позвать ли сейчас же Епифана, тот один может разобраться, что такое происходит с Андреем, не заговаривается ли? Больной, в ведет себя как ни в чем не бывало... - Епифан сейчас придет. У калитки уже. Вы отвернитесь, я встану. Гиданна побледнела и отшатнулась, а баба Таня подбежала и принялась поправлять на нем легкое байковое одеяло. - Что ты, что ты, тебе нельзя! - Почему? - Больной ты. - Больной? Чего же в больницу не отправляете, если больной. Сообщили бы нашим, в отделение, приехали бы. - Куда тебя такого? Живого места нет. Мы сами, сами, мазями своими да словом Божьим. А Гиданна все стояла в стороне. Большие темные глаза на бледном лице были как два провала. И он увидел себя ее глазами, и сам испугался. Человек в горящей одежде, катающийся по траве. Человек совершенно голый, весь в пятнах ожогов. Лицо, искаженное гримасой боли... Но сейчас он не чувствовал никакой боли. Помнилось что-то такое, смутное, исчезающее. Пожар какой-то, что-то беспокоящее, от чего хотелось поскорей избавиться. Но все это было позади. - Дайте же встать. Он выпростал из-под одеяла руки, и Гиданна снова отшатнулась. Руки Андрея были белы и чисты. Потом медленно приблизилась, провела пальцами по коже и отдернула руку, будто обожглась. И опять протянула руку, осторожно взяла край одеяла, потянула на себя. - Э-ей, - засмеялся Андрей. - Я же не одетый. Но она все же отогнула одеяло, заглянула под него. Упавшие волосы ее щекотно коснулись груди. И опустила одеяло, обессиленно села на край кровати. - Это, это... Я не понимаю... Тихо стукнула дверь, заскрипели половицы в сенях, и в комнату просунулась сначала палка, а затем ввалился и сам Епифан все в том же ношеном-переношеном сером пиджаке. Остановился у порога, долго глядел на Андрея. И вдруг надломился в поясном поклоне. Баба Таня ойкнула, Гиданна вскочила с кровати, а Андрей засмеялся. - Что это ты? Как в церкви. - Я знаю что, - ответил старик. - Не каждому дается. Я же вижу. - Что ты видишь? - Что надо, то и вижу. Только мне до тебя теперича далеконько. Вставай, чего лежишь-то? - Так ведь... - Андрей повел глазами на Гиданну и бабу Таню. - Дайте мужику одеться, стрекозы! - весело вскричал Епифан. - Это я-то стрекоза?! - взвилась баба Таня, и было в ее голосе больше восторга, чем обиды. - И ты тоже. Кыш за печку! Прикрываясь одеялом, Андрей торопливо натянул брюки и принялся рассматривать руки, грудь, живот - чистые и гладкие, будто не свои. Вот тут, на плече, была родинка, теперь она исчезла. И шрам на руке от давнего ранения тоже исчез. Не было и бородавки на пальце, с которой он безуспешно боролся много лет. Все это удивляло, радовало и пугало. - Ты не больно заносись-то, - сказал Епифан. - Не твое это. - Что не мое? - А все. Теперь ты должен блюсти. - Никому я ничего не должен. - Еще как должен. Да ты и не сможешь по-другому-то, поскольку сам другой. - Откуда ты все это знаешь? - Андрей подошел к Епифану, заглянул в глаза. Мысли старика читались плохо, была какая-то какофония отголосков, с которой трудно было разобраться. - Знаю. - Епифан вскочил с табурета, засобирался. - Сегодня ты уйдешь, забегаешься там, да только не забывай нас-то, приходи когда. Епифан опять поклонился и ушел, стуча палкой по скрипучим доскам пола. А Андрей, еще минуту назад никуда не собиравшийся, вдруг подумал, что ему и верно надо бы в город. Зачем? Об этом мыслей не было никаких: но он точно знал: дел там невпроворот. На этот раз они уходили вместе с Гиданной, притихшей, будто оробевшей. Шли молча, и Андрей асе думал, что за срочность такая погнала его в город? И первое, что пришло в голову, - Демин, попавший в автокатастрофу. Явственно встала перед глазами толпа на улице вокруг лежавшего на борту милицейского газика с вмятой внутрь правой дверцей, и с гаражом, который раз видевшимся ему надо разобраться. Что за надпись такая - "Свет" - над гаражом. И вдруг он понял: гараж находится рядом с магазином "Свет". Много ли таких магазинов в городе? Несколько десятков? Не составит труда объехать все и найти гараж. А в гараже в багажнике старого разбитого "Запорожца" - фамильное серебро. То самое, которое он отчаялся отыскать. Господи, как же сразу не подумал?! Ведь зачем-то виделся ему этот гараж, прямо-таки назойливо лез в глаза. А он только сейчас... Впрочем, прежде у него не было этой способности "знать, не зная". Он так разволновался от своего открытия, что прибавил шагу и не заметил, что оставил Гиданну далеко позади. Опомнился только у памятной речки. Что-то тревожное связывалось с этим местом, а что именно, не мог вспомнить. Все здесь было иначе, чем в тот раз, когда он впервые ночевал в пахучем сене г"оц благостный шепот кустов, ветра, звезд, когда познал небывалое. Совсем не было сена, зато густо разрослись кусты, а трава встала высокая и крепкая, гигантская трава. - Узнаешь место? - спросила Гиданна. Она тяжело дышала от быстрой ходьбы, пряди волос прилипли ко лбу. - Узнаю. Только сена нет. - Сгорело сено, ты же видел. Тебя здесь нашли, всего обожженного. Тетка Марья рассказала и про пожар, и про вашу драку. - Про драку? - Ты что, не помнишь? - Помню, - неуверенно ответил Андрей. - Вроде что-то горело. - Что-то! Ничего себе! Да ты чуть совсем не сгорел! - Здесь? А никаких следов. Гиданна только теперь осознала странность: по словам тетки Марьи, пожар был несусветный, а теперь - будто тут не было ничего. А ведь всего-то два дня прошло. И вспомнила: когда вчера бежала мимо, тоже не видела следов пожара. Только трава... Да, вчера трава была реже и ниже. Что же она, за один день?.. От этой мысли Гиданне стало не по себе, и, схватив Андрея за руку, она чуть не бегом потащила его за собой. Когда отошли подальше, резко остановилась, обессиленно опустилась в траву. И опять вскочила, потребовала: - Сними рубашку, - Зачем? - Сними, я посмотрю. Покорно раздевшись, он подставил спину под ласковые пальцы Гиданны. Не касаясь, она обежала пальцами его голову, спину, еще и еще раз, и вдруг заплакала. - Я тебя опять не чувствую. Ты на меня влияешь, а не я на тебя. Что случилось? Что случилось-то?! Андрей пожал плечами. - Неужели ничего не помнишь? Я же видела тебя всего обожженного. И все прошло. В одну ночь. Так не бывает. Понимаешь ли ты, не бывает так! - Не бери в голову. - Я должна знать. Я положу тебя в клинику, буду исследовать. - Положи лучше у себя дома. У тебя такой удобный диван. - Ты откуда знаешь? - Ну как же, - замялся Андрей. - Как войдешь, слева. Телевизор смотреть удобно. - Ты же у меня никогда не был. - Не был. А квартиру твою вижу, будто свою. - И нашелся, чем успокоить: Все квартиры одинаковы - кровать, стол, телевизор. Разве не так? - Нет, нет... - У нее тряслись руки, и вся она была в эту минуту напряженная, нахохлившаяся. - Епифан не зря кланялся. Что произошло? Ты мне расскажешь. Я из тебя все вытяну. - Не надо из меня тянуть, - жалобно попросил он. - Ты про книгу говорил. Что за книга? - Какая книга? - Не знаю. Ты говорил. Неужели не помнишь? - Все, что надо, помню, - сказал Андрей и сам насторожился. Почему так сказалось? Кому надо? Добавил торопливо: - Зато я много теперь знаю. Знаю, например, что тебе в поликлинике вкатят выговор. За прогул. - А, - отмахнулась она, - не уволят. - Не уволят. Но разговоров будет много, изнервничаешься. - Переживу. - Она опять сжалась вся. - Андрюша, мне страшно. Пойдем, а? "Много теперь знаю", - обдумывал он дорогой свои слова. Почему теперь? Раньше, что ли, не знал? Знал ведь, только не верил сам себе. Сколько раз бывало. На допросах, при осмотре места, просто на улице почувствуешь вдруг нечто-вещи ли подсказывают, или чьи-то неосторожные мысли, - но отбрасываешь предчувствие, как помеху. То, что чудится, к делу не подошьешь. Суметь бы, дать бы волю подсознанию, поверить ему. Так нет, болтливый разум с его тупой логикой вмиг перекричит, заглушит слабый звоночек предчувствия. И так, вероятно, у всех. И если что дано теперь ему, Андрею, то, наверное, только эта вот способность верить себе, приземлять мимолетные образы подсознания, реализовать их в мысль. Поймал себя на словах "только эта" и усмехнулся: "Мало тебе?" Но ведь в подсознании девять десятых всей информации, а может, и больше. Все, что видел в жизни, прочел, продумал, - там. Как у скряги - книголюба, не допускающего к своим сокровищам никого. А в тайниках еще и то, что накоплено предками. "А как с потомками?" - мелькнула мысль. И он сразу, без раздумий, поверил: так же и с потомками. Едина нить жизни. Недаром сказано: "Грядущие события бросают перед собой тень". Да только ли тень? Может, весь образ многоцветный?.. Электричку почти не пришлось ждать, подошла быстро. И в вагоне было довольно свободно. Они сели у окна, напротив друг друга, посмотрели друг другу в глаза. И глаза Гиданны стали закрываться странно, толчками, словно ей было не под силу удержать тяжелеющие веки. "Замучилась со мной, пускай поспит", - подумал он. И Гиданна сразу же уснула, напряженное лицо ее смягчилось, посветлело. За окном стремительно улетали назад поля и перелески, а здесь, в вагоне, словно бы все оцепенело от сонной одури, никто не ходил, не разговаривал громко. Только шепотки шелестели в воздухе, как листья у одиноких осин в тихую погоду. Андрей знал уже, что это не обязательно разговоры, что это, может быть, мысли, которые он слышал. Стресс, пережитый им, давший ему неведомую способность, все действовал, не проходил. А у самого у него мыслей не было никаких. В странном бездумье смотрел он на стремительный полет столбов, кустов, деревьев и видел за этим что-то непонятное-мчащиеся автомобили, взлетающие самолеты, волны какие-то, подкидывающие одинокую яхту, чьи-то глаза, полные слез, куда-то бегущих людей, точечные всплески огня, похожие на вспышки выстрелов, опять глаза и опять толчею машин на дороге... Он знал уже, что видения эти не бред, а подлинная реальность, где-то с кем-то происходящая. Всмотреться бы и понять, где и с кем все это случается... Или случится?.. Но ему сейчас не хотелось сосредоточиваться, только бы отдыхать и пить, пить свежее дыхание неведомой силы, вливающейся в него. Чувствовалось, как тяжелеют руки, как горят ладони, пьющие эту силу. Андрей уселся поудобнее и положил руки на колени, повернув их ладонями вверх. И тут Гиданна, как была с закрытыми глазами, стала клониться вперед, к его ладоням. Поцеловала их, одну и другую, и замерла. Шепотки, порхающие вокруг, стали громче. - Дура баба, при всех-то! - Может, любит. - Какая любовь?! Видно же - муж и жена. - Если жена, то дура. Можно ли так с мужиком?.. - Кыш-ш! - тихо прошипел Андрей, и шепотки исчезли. И повисла тишина, нарушаемая только звоном колес. Он стал думать, что сделает в первую очередь, как приедет в город. Прежде всего пойдет в госпиталь и снимет с Демина боль, если надо, возьмет ее себе. Потом разыщет старый гараж, приткнувшийся где-то возле магазина "Свет", откроет его и там, в багажнике полуразбитого "Запорожца", найдет фамильное серебро Клямкиных. Надо бы сразу же заняться и поисками преступника, но он торопиться не будет, а пойдет сначала к тому музыканту, освободит его от любвеобильной экстрасенсши. Если сможет, если она не сильнее его. Щекотка прошла от руки к запястью - Гиданна снова целовала ладони. Хотел убрать руки, но подумал, что этим обидит ее, может, даже испугает. Шевельнул пальцами и почувствовал влагу. Гиданна плакала...