Николай Полунин - Край, где кончается радуга

Вода в воронке доходила до середины груди, и раз поскользнувшись, Вест со всплесками нырнул с макушкой. Хорошо еще, двигатель транспортера, стоящего наверху над их головами, чихал вхолостую и заглушал все. Поэтому они могли тихонько разговаривать. - Сейчас уберутся,- сказал Ткач, когда Вест вынырнул и прижался обратно к стенке в тени,- не поезд же они пригнали. Ткач закряхтел чуть слышно, спасибо скажи, что не нарвались морда к морде, вот было бы... - И откуда ты, - сказал Вест раздраженно,- и откуда ты умный такой взялся. - Не орал бы ты, - попросил Ткач. - Для этих дел у Фарфора народ подобран мрачный, шлепнут сперва, потом подумают. Не Лакки Проказник, которого он за тобой в Квартал засылал... Они замолчали. Ткачу стоять было удобнее, а Вест, чтобы над водой оставалось только лицо, подгибал колени и все время скользил ногами по топкому дну. Один ботинок он уже потерял. От Карьера они шли через какие-то заросли, завалы, заборы, кусты, буреломы и свалки, а вдалеке не переставали стучать выстрелы и очереди. Вест был угрюмый и все больше помалкивал. Ткач тоже помалкивал, но это у него получалось веселее. Наконец Вест спросил, почему же все-таки добивают Гату, ведь тот его, Веста, выдал, как было приказано. Ткач хихикнул и сказал: да какого Гату, это он Пузыря подставил, он всю дорогу по нескольку штук подставленных держит. Гату, может, и вообще бы не потревожили, надо же кем-то народ пугать. А Пузырь свой шанс ловил, да не выгорело. Приспичило, видно, сиреневым, добавил Ткач. Они миновали одинокую обгорелую стену с двумя оконными проемами. У вас тут что, война была? - сказал Вест. Навроде того. Вот они забыть и не могут. Развлекаются. Ткач выругался. Все развлекаемся одинаково - мы, они. Все у нас, милок, похожее. Та сторона, эта, все! - весело-злой, он хлопнул Веста по плечу. Вест ничего не понял. Стали попадаться высокие пни, стволы, будто смахнутые одним движением. Вест спросил, куда они направляются. Ткач не ответил, но с виду поскучнел. Уже смеркалось. Идущий впереди Ткач как-то слишком резко остановился. С ним произошла поразительная перемена, он сгорбился, скрючился, голова свернулась чуть набок, он засеменил, засеменил,- и Вест сейчас же вспомнил, что точно таким был Ткач в Квартале, когда сидел на нарах и жрал из миски. Неподалеку, на том склоне овражка, показались Стражи. Они двигались гуськом, голова в голову, один повернулся к другому, и оба захохотали. Они направились сюда, где застыл обреченно Вест, и Ткач уже сделал им шаг навстречу, но в этот момент - Весту показалось, что он что-то пропустил, однако прямо из воздуха, из голубой вспышки, появились двое, по облику тоже сиреневые, и - забило, заметалось пламя из огромных черных ружей, у которых - Вест разглядел - вместо ремней были цепи с крупными звеньями... Шеренга первых Стражей сгорела в миг - шарахнувшегося в сторону дожгли одиночным импульсом и тотчас же оба убийцы задрожали, крутанулись вокруг оси, опять пыхнуло голубым, и осел взметнувшийся песок. Вест захлопнул рот. Он перевел взгляд на Ткача - тот привалился к спекшейся куче незнамо кем и когда вываленного здесь бетона. Чуть-чуть мы с тобой, проговорил Ткач, чуть-чуть они раньше времени... Сволочь, сказал он непонятно,- с обещаниями своими. Видал? Своих не пожалел, а дюжина добрая была, я тебе говорю. Ладно. Теперь-то я знаю, теперь-то мы пойдем...

...В свете фар . транспортера появились двое с охапками автоматов и еще один с двумя коробками. Конец! - нервно озираясь, крикнули они через яму тем, что находились в транспортере. Оружие догрузили, транспортер надсадно взревел, земля над головами Веста и Ткача дрогнула, комки осыпались, и через десять минут, выждав для верности, мокрый Человек и мокрый Ткач выкарабкались наверх. Было тихо-тихо. Ветер легонько шевелил сухие длинные стебли островка травы, высокой, смахивающей на тростник. Стебли постукивали друг об друга,- и все. День совсем погас. - Х-холодно,- передергиваясь в сыром, сказал Вест. Он шел за Ткачом. От нас остались одни голоса, подумал он. - Недалече уж,- отозвался Ткач и сказал, помолчав: - Плохо это. - Что плохо, что недалече? - Что склад у Фарфора тут был, плохо. Что склад плохо и что здесь - плохо. Наползают, гниды, забыли, как их тут жарили. Ты давай теперь за мной след в след, подорваться раз плюнуть. - Да мне уже приходилось,- пробормотал Вест,- приходилось взрываться. - Это где это? - тут же спросил Ткач. - Это давно. Очень давно. Так, кажется, что и не было, вот как давно. Сам смотри не подорвись, заговорщик... Ты чего в Квартале-то молчал? - Нельзя было в Квартале, я ж тебе объяснил потом. Да и ты что за птица... - Что? - Я говорю, я тогда думал так: что за птицы? - Это про меня? - Про тебя... на проволоку не наступи. - Вижу. Черт, стемнело быстро как. Дальше куда? - Видишь домик? Ну, сарайчик такой, вон чернеет - к нему. В десяти шагах остановимся, ближе лезть не моги ни в коем разе. - Ясно. А что, теперь ты понял, что я за птица? - Я еще тогда понял. Почти сразу. - Ну-ну. Я вот до сих пор нет. Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой. Полдень. (Продолжение) Посреди зала зияла огромная дыра в полу, а над ней, в проломе купола, голубело небо, и ползла тучка. - Где они? - спросил Вест. В глубине закашлялись и заругались в два голоса, потом Ларик - он был жив - от окна сказал: - Я вижу один. Из-за угла хобот торчит. Вест отошел от края провала, побрел, спотыкаясь и припадая на обе ноги сразу, сквозь неосевшую пыльную мглу к орудию. На станине сидел Дьюги, горестно оглаживая отстегнутый протез. Ему его расщепило и раздробило низ. Тоже по ногам, подумал Вест. - Во,- показал Дьюги протез. - Пять выстрелов имеем,- доложил угрюмый Литейщик, пнув оставленные ящики - один нераспечатанный, и другой с двумя снарядными жирно поблескивающими телами. Остальные ящики валялись на полу вперемешку с гильзами, и все было щедро присыпано крошевом. - Что ж вы так,- сказал Вест. Он вспомнил, что, оказывается, не слышал ответных выстрелов. - Экономить надо было. Так нам до вечера не продержаться. - Он заметил, что Дьюги с Литейщиком переглянулись. - И два другие тоже там, - сообщил, подходя, Ларик. Он не был даже ранен. - Стоят себе. - Командуй, командир,- сказал Дьюги. - -Что ж командовать. Надо ждать,- сказал Вест.- И Наума найти. В какую сторону он направлялся, к площади? - - К площади, к площади,- сказал Дьюги. Нехорошо как-то сказал. - Ну вот. Я попробую сходить... - Он сходит.- Дьюги кивнул на Литейщика. Тот поднялся и сразу ушел. Вест почувствовал, что надо что-то сказать. - Странно они себя ведут, нет? - сказал он. - Лишь бы не убили,- отозвался Дьюги, не отводя тяжелого взгляда, Дьюги пристегнул ногу и постучал ею.- Ежели Наум не отыщется, ты их, - мотнул в сторону выбитого окна,- сделаешь. И отговариваться не пробуй, мы тебе не твой дружок Пятьдесят четвертый. Он, я так думаю, давно уж дернул подальше. Ты, это, значит, покудова во-он там сядь, не приведи случится что-нибудь с тобой... Ларик, там же побудь... Веет сел в нишу. Надо же, до чего несуразно, подумал он. Как будет несуразно, если все так... Ларик шумно завозился рядом. - Да чего ты,- сказал он, по обыкновению ухмыляясь, - чего тебе три танка? И уйдем. И без Наума уйдем, обойдемся, он уж давно у нас на подозрении. - Чьи танки, а? - разлепляя губы, спросил Вест. - Гатовы, надо думать, а там, конечно, кто знает... Инсургенты, думал Вест, защитники баррикад. Нет, война - это когда народ воюет, а так - это пауки в банке. Впрочем, народ можно вывести на баррикады и там же, на баррикадах, для собственной надобности и положить, и тогда, что Гату убрали, это благо, хотя кто мне сказал, что это Гата был ближе всего к осуществлению не знаю уж чего - переворота, очередного выступления, бучи, заварушки, провокации... Собственно, сказал мне Наум, а я и самого Гату в лицо не знаю. - Скажи, Ларик,- повернулся Вест,- а зачем тебе на Ту сторону? - На Ту сторону? - хмыкнул Ларик.- Нужен я там больно. Мне из Города бы только, я бы там сам... Это была новость. Вест очень удивился и спросил: - А ты знаешь, что там, за хребтом? Ты бывал? - Зачем бывал? - сказал Ларик.- Говорят. - Ах, говорят... Но Ларик завелся с полоборота и принялся рассказывать и расписывать чудеса и прелести, которые скрыты за южными горами и южной степью, теплынь и завались настоящей жратвы, и это снова были сказки про луну из швейцарского сыра и землю из земляничного торта, каких Вест уже наслушался от таких же вот безномерных и неприкаянных, откопавших, трясясь от бессознательного ужаса, на Пустоши ржавый автомат и вообразивших себе, что теперь они - что хочу, то и ворочу. На деле всего-то они могли легко перебарывать или совсем не ощущали заложенный в вокерах вообще понуждающий импульс к работе, и к работе именно коллективной, а никак не индивидуальной, и посему записаны были в безномерные, как диктовалось то Уложениями, ни малейших отклонений не признающими. Но все равно оставались они вокерами в сути своей, сами не подозревая, отчего Пустошь внушает им такой страх. А между тем причина состояла в физиологической невозможности существования отделенной от других особи. Вест долго вспоминал и наконец вспомнил слово - экстравертность. Насаждаемая экстравертность, экстравертность обязательная, как воздух, как сама жизнь, подмена социологии физиологией, физиология как общественная наука... У Веста язык чесался назвать все это муравейником, но это значило бы погрешить против истины. Нет, все-таки общество. Нет, все-таки не особи, а индивидуумы. Может быть, именно они, безномерные, которые здесь становятся бандитами, которым уготовано быть бандитами, потому что, изуродовав в них Человеческое, их не сделали даже полноценными вокерами,- они-то и несут еще в себе какие-то крохи, еще что-то способное повернуть вспять, к Человеку. Но почему-то совсем не воодушевляет, что, оказалось, человеческое в человеке не истребить даже таким страшным способом. Потому, наверное, что им это уже не надо, они уже забыли, забыли, не создав своего, и значит, нет здесь народа, и никто не пойдет на баррикады... И значит, Гату Наум ликвидировал зря? - подумал Вест и невесело засмеялся. Нет, Наум ничего не делает зря... Город. Заброшенный особняк Еще через один поворот впереди завиднелся свет, и Вест почувствовал, как Пэл придержал его руку. Ловкие пальцы надели на запястье электрический браслет, голос бестелесно прошептал в ухо: таймер, Вест покивал. Как договорились, шепнул голос, будь осторожнее, мало ли что. А вообще-то не беспокойся, здесь вряд ли чего есть. Вест опять покивал, пошел один, нащупывая ногой дорогу. Значит, не думать о белой обезьяне? Не думать о белой обезьяне, не думать о белой, о белой... о, это мысль, начнем думать именно о белой обезьяне. Вот она вся шерстяная, белоснежная, с красными альбиносьими глазами... гиббон. Н-да, господа мои Стража! Нет, не пресловутое чтение мыслей, это все легенды, не бывает, но что одна из разновидностей психоволновой слежки, это точно. Названьице-то какое - "гадюка", а и впрямь на змейку смахивает, не разглядел я тогда у Наума... Быть может, и управление психикой? Быть может, быть может, продолжительностью жизни же управляете, хотя я и не понимаю, как это вообще возможно, да и никто не понимает, и не должен, по идее,- тайна тайн. Просто - живут. Кто поплоше и не задумываются, кто поухватистей готовы из собственной кожи вылезти, лишь бы накинули пару добавочных годков, чего, кстати, сравнительно несложно добиться. Или какие опасные работы, или сунуть кому надо, а то - в агенты Управления. Он остановился за стенкой с амбразурой, из которой и проникал в коридор узкий, как лезвие, и плоский пучок беловатого света. В ладонь с этой стороны, в соседнем помещении амбразура расширялась, и видно было много. Видно было, что это зал, вернее, бункер, бетонный, как коридор, по которому его провел Пэл, длинный и довольно узкий, равномерно освещенный. Вест видел его весь, находясь на середине длинной стороны. На что-то это похоже. Справа, у торцевой глухой стены - Вест приглядывался, приглядывался,- стоял пулемет на треноге. Ну правильно! - подумал Вест, и в эту минуту на другом конце стукнула дверь. Вошедшие сгрудились тесной кучкой, и некоторое время он ничего не мог различить. Потом там закричали, и он вздрогнул. Кричали без слов, но надрывно, не жалея связок. Вмиг кучка распалась, все куда-то делись, кроме одного, огромного, широкого, сразу видно - из Стражи, и Вест услыхал, как справа лязгнуло - кто-то тронул пулемет, подумал он, - и Страж побежал... Пулемет работал без остановки, уши заложило от грохота, а Страж - Вест теперь увидел - с огромным мясницким тесаком в руке бежал и бежал навстречу пулям, которые все до единой шли в цель, и точечки на широкой груди в сиреневом, множась, плеснули красным, и сиреневое почернело, а он все бежал, летел, как пущенный из пращи, по прямой, и натыкался на хлещущий прут из пуль, гильзы сыплют дождем, и проскочил, оскаленный, спина его, разлетающаяся в клочья, уже одна огромная дыра, из которой летят лохмотья и брызги, а он все бежит, и господи, до чего же это страшно, этот жуткий тир, а по бункеру визжат, сталкиваясь, пули, визжат, сталкиваясь, бетонные осколки, как же он не падает, ему и бежать-то уж некуда, и руку отрезало, ужас какой... Вест отпрянул. И грохот смолк. Из амбразуры в коридор потянулась ленточка сизой гари. Да что же это, подумал Вест, да что же. Он заглянул. Из-за пулемета вылезал и никак не мог вылезти Страж в плаще. Плащ был белый с изнанки. Ему удалось отойти, шатаясь, только предварительно повалив треногу, глухо громыхнувшую о пол. Куча дымящегося тряпья лежала там же, совсем рядом с треногой, за расстоянием было видно плохо. Вновь стукнула дверь, и в бункер ввалилась целая куча маленьких и лысеньких, ярко напомнивших вдруг покойного Пузыря. Они принялись размахивать руками, двое сразу потянули от того конца к куче тряпья узкую матерчатую ленту. Лента была вся перекручена, первый часто останавливался и поправлял. Веста кольнуло в запястье и он, не досмотрев, попятился назад, пока не наткнулся на твердое плечо Пэла. И снова были коридоры, где Пэл находил дорогу в полной, чернильной тьме, и вышли они совсем не там, где входили, и уже начинался день.